Когда матрос ушел, Пекарский и участковый крепко, по-фронтовому, по-сибирски обнялись.
- Матрос-то из него как, выпестовался?
- Баранаковский же! - ответил капитан. - Макара Григорьева сын... Ах, знаешь! - Он поднял большой палец. - Во матрос, но гибнет... Водка, женщины, карты, буги-вуги - весь джентльменский набор. Списывать придется, Федюк! Я в третий раз не прощаю. - И неожиданно мягко и печально вздохнул. - Ты вот его привел, а это - дело серьезное!
- Серьезное! - согласился Анискин. - В краже замешан... Сроком попахивает!
В капитанской каюте было много солнца, зеленые блики от воды отражались в графине, играли на линкрусте стен, на корешках книг, многие из которых были тиснены золотом, например "Лоция" или книга с английским названием.
- Продолжайте, Федор Иванович, у меня с дезертировавшим матросом Григорьевым свои дела... - сказал Пекарский. - Григорьев! Матрос не сутулится, не морщится, не дрожит, если даже ведут на расстрел. Сесть прямо!.. Давай, Федор Иванович.
Зачем-то разглядывая потертую кожу планшетки, участковый сказал таким тоном, словно разговаривал с самим собой, а в каюте никого, кроме него, не было:
- Гражданин Григорьев связан с человеком высокого роста, от него получает краденое, но не из рук высокого, а от гражданки Веры Ивановны Косой... Вывод: передаточное звено между деревней и областным центром...
- Выдумка! - просипел матрос.
Анискин медленно повернулся к следователю.
- Игорь Владимирович, разрешите?
- Действуйте, Федор Иванович.
Теперь участковый повернулся к капитану:
- Семен Семенович, ты нас в каюту гражданина Григорьева проводи. Чемоданишки, вещички его перетряхнуть надо. Да кроме тебя еще нам один понятой нужен.
Матрос онемел, выпучился, щеки сами собой ввалились.
Все вместе спустились в самое нутро громадного парохода, почти в машинное отделение, прошагав вдоль узкого, освещенного только электричеством коридора, остановились перед каютой без надписи.
Двухместная каюта с ярусно расположенными спальными полками была пуста, мала, едва вместила вошедших, и участковый попросил:
- Из-за двери ведите наблюденье. Мы с Григорьевым пошукаем...
Участковый в упор посмотрел на матроса.
- Какие чемоданы твои?
Григорьев просипел пропитым и перехваченным страхом голосом:
- У матроса не чемодан, а рундук...
- Ладно! Это чей чемодан? - спросил участковый, вынимая чемодан из дивно-неожиданного места - из-под стола, конец которого и опирался на чемодан, покрашенный и отделанный под дуб. Второй конец матросского стола был прикреплен шарнирами к бортовой стенке каюты. - Это не простой человек придумал, а голова! Боттичелли!
Пауза была велика, трагична, обреченно-зловеща.
- Мой чемодан, - наконец прошептал Григорьев. - То есть не мой, а... я его притащил. Я!
- Что в этом чудном чемодане?
- Не знаю! - честным голосом воскликнул матрос.
На самом деле чемодан был необычным - не было в нем ни застежек, ни замков, а только декоративные накладки, имитирующие замки.
Несколько ловких, незаметных, профессиональных, как у знаменитых "медвежатников", движений сделал Анискин, и чемодан бесшумно открылся. Речник заглянул в него и от страха попятился, зажмурился, съежился так, что показался низкорослым.
- Иконы! - крикнул матрос.
Да, необычный чемодан был наполнен тщательно обернутыми и упакованными иконами. Анискин взял одну, потом вторую, развертывая, внимательно разглядывал их.
- Это из церкви! - объявил он. - Поп жалился, что шибко ценная икона уведена, под названием "Борис и Глеб"... Вот она и есть! Двое парнишонок при горностаевых шапках... Директорских икон здесь, конечно, нет и быть не может! - Он обратился к следователю. - Вот, значит, так получается, Игорь Владимирович.
Церковны иконы они уже погрузили на пароход, а матрос нарочно отстал, чтобы притащить и директорские. По одному чемодану оно сподручнее да незаметнее таскать... Позволите сделать задержание гражданина Григорьева? Есть, товарищ капитан! Гражданин Григорьев, вы задержаны, прошу следовать за мной!
В кабинете участкового шел обыкновенный допрос. Анискин и Качушин сидели рядом за столом, а матрос и Верка Косая, одетая нищенски, сидели в разных углах комнаты на тяжелых табуретах.
- Гражданин Григорьев, повторите последние слова, - сердито сказал участковый. - Так частите, что писать не успеваю... Я вам не пишуща машинка... Вот с этих слов повторите: "...Гражданка Косая обещала хорошие деньги, предложила мне провезти на пароходе...".
Матрос сосредоточился.
- ...Предложила мне провезти на пароходе чемодан с неизвестным грузом, упредив, что чемодан открывать нельзя, да он и сам не открывается. Я, конечно, сначала не зажелал, а потом... Потом она мне пятьдесят рублей, то есть пять червонцев, дает... Тут я и... взял.
- Это было?..
- Было это первый раз в мае месяце, числа двадцать пятого, но я в тот первый раз от парохода не отставал, как чемодан был в наличности один...
- "...В наличности один". Записал! Ставлю следующий вопрос: кому должны были передать воровской товар в Ромске? Отвечайте!
- Отвечаю, отвечаю помедленне... Прибываю я пароходом в Ромск, беру чемодан, выхожу из пристанского сквера. Ко мне подходит человек в черных очках, при бороде. Спрашивает: "Вы от Боттичелли?" Отвечаю: "Боттичелли любит Каф-ку". Он берет чемодан, а мне на руку - червонец. Потом говорит: "Вам еще и премия полагается!" И... ну, дает мне бутылку водки. Пейте, говорит, не отходя от кассы, чтобы прошло ваше идиотское волнение. Вы, говорит, весь бледный и трясетесь, как... Счас! Как протоплазма...
- Про-топ-лаз-ма... - записывая, повторил Анискин и уважительно покачал головой. - Ты, Григорьев, с шибкой интеллигенцией воровски дела завел... Протоплазма! Нет сказать: дрожишь, как осиновый лист... Все рассказал?
- Все, до волосочка.
Анискин всем телом, пытаясь скрыть неприязнь и брезгливость, повернулся к Верке Косой. Он довольно долго глядел на нее пронизывающими глазами, потом, непонятно усмехнувшись, спросил:
- Подтверждаете показания Григорьева, гражданка Косая?
Верка суетливо вскочила, молитвенно сложив руки - ладонь к ладони, затараторила, запричитала, запела, заюлила:
- Все, все подтверждаю, до последней капелюшечки подтверждаю, что правдынька вся от начала до кончика, я бы и сама во всем призналась, да прийти не успела, боялася, но хотела, хотела, это вся деревня знает, прийти к тебе, дядя Анискин, родненький, миленький, с повинной.
- Ма-а-алчать! - крикнул Анискин, и Косая даже присела, ойкнула.
- Почему молчать, почему, родненький? Когда надо, миленький, показанья давать, ты говоришь: молчать!
- А потому, что ты меня дядей Анискиным называешь. Прее-еекратить! Я тебе вот кто: участковый! Более - ни слова! Не гражданин, не товарищ, а участковый... Поняла?
- Ой, поняла, родненький, не буду больше дядей Анискиным обзываться... Ой, миленький, участковенький, все-все подтверждаю.
- Сядь, запишу, помолчи, не трясись для виду... "Все подтверждаю. Точка". У кого брала чемодан для передачи гражданину Григорьеву?
Верка опять вскочила, приняла прежнюю позу:
- Ой, да я слыхом не слыхала, ой, да я и глазом не видала, ой, да я нюхом не нюхала, кто мне чемодан давал! - Сунув руку за пазуху, она выхватила бумажку. - Ой, родненький, ой, участковенький, вот по этой бумажечке, миленький, я все и производила.
Анискин принял половинный лист машинописного текста, положив посередине меж собой и следователем, взглядом уткнулся в написанное. Знакомым шрифтом было напечатано:
- "Чемодан найдете под шестой елью, рядом с большой муравьиной кучей. Взять ровно в 23-00.