Неизвестный оказался так подробно освещенным, точно с ног до головы вспыхнул атомным пламенем. Показался похожим на негатив.
- Стоять на месте! Руки вверх! - приказал Качушин.
Дудочки! По-кенгуриному подпрыгнув, неизвестный бросился в кусты, длинноногий и легкий, так припустил, что все хрустело и стонало. Качушин устремился за ним, зацепился ремнем сумки-чехла фотоаппарата за кустарник, чуть не упал, выругался сквозь зубы, побежал дальше, хотя Анискин просительно крикнул:
- Не надо, Игорь Владимирович, не надо... Далеко не убежит!
Однако Качушин уже исчез.
В доме Веры Ивановны Косой в то же время происходили события наиболее странные. Хозяйка дома - глаза горели елочными лампочками! - наблюдала раздевающегося мужчину. Не до стеснения было, не до женской гордости... Полетела на пол куртка из искусственной кожи.
- Спрячу, спрячу, ни одна душа не увидит! - вскрикнула Косая, хватая куртку и запихивая ее в сундук-дом. Брюки-то, брюки-то, чистый дек... дик... дактрон! Ой, сапоженьки мои, ой, хромовенькие! А чего это на их така больша подковка, ровно у солдата?
Кучерявый, бородатый, усатый неизвестный вместе с портфелем бросился в соседнюю комнату, крикнув на ходу:
- Мои вещи!
Вера Ивановна подошла вплотную к сундуку, принялась рыться в нем. Ой, как не хотелось возвращать вещи! Но надо, надо! Достала то, что требовал гость, бросила ему за дверь. Потом охнула - из соседней комнаты вышел торопливо "новый" человек: париком, гримом, глазами походил на молодого Есенина.
Подходил к пристани опускающийся по течению пароход "Пролетарий". Делал лихой и крутой поворот. На капитанском мостике - Семен Семенович Пекарский, человек десять пассажиров - большинство рабочие - готовились к высадке, толпились в кормовом пролете.
Качушин и Анискин за приближающимся пароходом пока наблюдали из окна - все будущие пассажиры проходили мимо них, так как другого пути не существовало.
- Кхе-кхе! - прокашлялся участковый. - А ведь все пассажиры-то! Ну, надо двигать, Игорь Владимирович!
- Здорово, Федор Иванович! - закричал без мегафона капитан. - Ты ко мне зайди! Обязательно!
Толпа загудела, зашевелилась. Из дощатой уборной вышел человек, похожий на Сергея Есенина, держа в руках фанерный маленький чемодан, скромно пристроился к очереди. Он был деревенский, как грабли.
- Сомнуть тебя, Васька, сомнуть! - пробормотал он с опаской. - Тута народ - городской... Сомнуть!
Анискин из толпы успел подмигнуть Качушину.
На одноместной каюте номер "12а".
- Во! - сказал Анискин. - Тринадцатой нету, ее не покупают... Двенадцать "а"! А?!
Постучали.
На мягкой полке лежал человек без парика и грима. Интеллигентный, высоколобый, ясноглазый. Поднялся, галантно поклонился, поправил джинсы.
- Чем обязан, дорогие товарищи?
Первым вошел Качушин.
- Вы арестованы, гражданин Тупицын Егор Валентинович!
Пассажир ничего не понял.
- Вы ошиблись каютой... Здесь двенадцать "а", вам же, думаю, нужна просто двенадцать...
- Документы!
- А что?.. Глобальная проверка пассажиров?
Качушин открыл, прочел:
- Молдавский Глеб Глебович, место работы... место работы... Штамп поисковой нефтяной партии... Место рождения? Калининград! Проживание? Ленинград...
Анискин тронул Качушина за плечо.
- Пароход надо отпускать, Игорь Владимирович! Это же "шабашник" Молочков, только без краски на лице и буднего парика... Вот! На правой руке - родинка! Три пальца тонкие, сухие - это оттого, что кисть держит... Он же - художник... Здрасте, гражданин Боттичелли!
В кабинете Анискина продолжался допрос. Качушин - за столом, участковый - на подоконнике, допрашиваемый - на табурете, в центре комнаты.
- Вы? - спросил Качушин, неторопливо вынимая из стола большую фотографию.
- Опознайте себя, гражданин Молдавский Глеб Глебович, он же Молочков Евгений Александрович, он же Тупицын Егор Валентинович, он же Боттичелли!
Допрашиваемый посмотрел. На фото - тайник, суковатая палка, человек в парике, гриме. Он улыбнулся, пожал плечами.
- Ну что вы? Никогда не встречал!
Качушин опять порылся в столе.
- Ретушер снял с фотографии парик, грим, очки... Вы?
Допрашиваемый посмотрел на фото - был снят "шабашник" Молочков.
- Смешно, ей-же-ей... Не я!
Анискин с подоконника сказал:
- Это Молочков Евгений Александрович.
Качушин вынул очередную фотографию.
- С фото Молочкова Евгения Александровича ретушер снял парик, грим, накладные ресницы... Вы?
Допрашиваемый посмотрел - был изображен никому не известный человек.
- Ну что вы, товарищи!
Качушин повернулся к участковому:
- Федор Иванович!
Участковый подошел к допрашиваемому, наклонился:
- Снимите парик! Прошу от всего сердца...
Помедлив, допрашиваемый снял парик.
- Я! - сказал он.
Последняя фотография и допрашиваемый изображали одно и то же лицо.
- Тупицын Егор Валентинович, - сказал Качушин. - Москва, Лошадная, семнадцать, квартира сто пять... Так? Федор Иванович, ваше слово...
Участковый, продолжая сидеть на подоконнике, неторопливо показал четыре пальца:
- Их, которые длинные-то, четверо было... Ну, Юрия Буровских я сразу в сторону! Когда ему иконы воровать, ежели он включился в соревнованье с завклубом насчет продавщицы Дуськи. Завклубом с Буровских с нее все лето глаз не сводят, за ней, как нитка за иголкой... Матроса Григорьева тоже долой! Он - баранаковский, Макара Григорьева сын, а у Макара отец и дед каторжники. Богохульники! Ни в бога, ни в черта... Прадед-то барину красного петуха пустил и в Сибирь - шасть!.. Сидорова? Его я и на замет не брал. Дурак, большой дурак. Остается кто? Мо-лоч-ков!
Художник Тупицын улыбнулся, изысканно поклонился участковому.
- Как я на вас, гражданин Тупицын, вышел? Во-первых сказать, кримпленом не спекулировали, во-вторых обрисовать, глаз у вас зоркий, как у утки, все примечает, одно слово - художник. В-третьих, в церкви ни разу не был... Вот! Я на вас на второй день вышел...
- За неверие и скепсис расплачиваюсь! - сказал Тупицын. - Много слышал о вас, Федор Иванович, но не поверил! Думал, гипербола, стремление деревни к легенде и метафоре... Сам виноват!
Отец Владимир стоял возле второго окна, отнеся далеко от глаз икону "Святой Георгий Победоносец", смотрел на нее, как на... икону. Тупицын смотрел тоже, и тоже как на икону. Он прощался взглядом с бесценным сокровищем.
- Мне, что ли... это... посмотреть, - сказал Анискин, спускаясь с подоконника. - Одним глазом, а?
- Посмотрим, посмотрим! - обрадовался Качушин.
Они долго-долго смотрели на Георгия Победоносца.
- Он! - сказал участковый. - Емелька Пугач! Ежели ретушер сделает бороду - во! Пустит на лоб волос, бровь вздымет - Емелька Пугач!
Отец Владимир изысканно улыбнулся.
- Не знаю, смею ли молвить, но... Федор Иванович, у Победоносца ваши глаза... Простите великодушно!
В тишине Анискин и Качушин вернулись на прежние места, сев, онемели. Через секунду-другую участковый обратился к отцу Владимиру с нежной и хитрой улыбкой:
- Вот чего я понять не могу, гражданин поп, так как это вот он, Тупицын, за один раз мог вынести двадцать три иконы? Это как так, гражданин поп и Тупицын?
- За три раза! - сказал Тупицын. - За три дня!
Отец Владимир заскучал, смутился.
- Как так, а, гражданин служитель культа?
- Сие происшествие имело место... Три дня, великодушно простите, пребывал в пункте, райцентром именуемом.
Анискин расплылся:
- С матушкой-попадьей гуляли!
- Гражданин Тупицын Егор Валентинович, - сказал Качушин, - по справке Московского уголовного, розыска иконами не торговал, не спекулировал...
Тупицын вскочил, крикнул:
- Я коллекционер - русский человек!
Анискин проговорил не глядя:
- Русский! Чуток нет...