А вот за то, что вы за мной "следопыта" пустили, гражданин Анискин, можно и погоны уронить да и без пенсии остаться... - Он меланхолически вздохнул. - Устаю я... Вот и спрашиваю: кто вам позволил ко мне его приставить? Лютиков, я им интересуюсь, для вас слежку за мной ведет? По вашему приказанию, спрашиваю, он мне иконы продать старался? Ась? Что-то я ответа не слышу от вас, товарищ Анискин? А я, между всем прочим, рабочий! А это что значит? Гегемон - вот что это значит, а вы за мной... Спрашиваю: ошибочная политика?
Анискин еще строже прежнего выпрямился, сделал руки почти по швам, глаза уставил в стенку - так и стоял до тех пор, пока не выдавил из себя следующее:
- Товарищ Сидоров, ответственно заявляю, что Лютиков все это производит по своей, как говорится, инициативе. Недоработал я с Лютиковым, прошу простить меня, товарищ Сидоров.
Сидоров сладко зевнул, поднялся, высокий, медлительный, еле переставляя ноги, пошел к дверям, не оборачиваясь, процедил:
- Не знаю, не знаю, что с вами и делать... - и скрылся.
А участковый громыхнул кулачищем по столу, остервенев от злости, зашвырнул в окошко, что выходило на огороды, старенькое пресс-папье.
- Ну, Лютиков, ну, Лютиков...
В просторной гостиной-горнице участкового Глафира готовилась подавать обед - громыхала на кухне ухватом, сковородником, чашками да тарелками, а за столом сидели Анискин и рабочий Лютиков, который на месте усидеть не мог - все порывался вскочить, но Анискин строгим взглядом его усаживал.
- Продолжаю рассказ, товарищ капитан...
- Продолжайте, продолжайте, рядовой запаса товарищ Лютиков.
- ...Скрывшись за березой так, чтобы ни один нескромный взгляд меня заметить не мог, продолжаю наблюдение за подозреваемым Буровских. Вижу: другие "шабашники" отвлечены работой, принимаю решение: позвать Буровских! Негромко окликаю его, в дальнейшем голос немножко повышаю. Он слышит, подходит, я ему демонстрирую икону, а сам наблюдаю за каждой черточкой его лица, за каждым изменением психологического состояния. Понимаю: он! Начинает рядиться - хитро! Делает вид: мне икона будто бы не нужна, я ими не интересуюсь, но при случае почему не купить... Делаю вывод: игра! Искусная игра, товарищ капитан!
Лютиков полез в карман, порывшись, вынул из него помятый рубль, торжественно произнес:
- Прошу внести в государственное казначейство один, в скобках один, рубль ноль ноль копеек... Прошу оприходовать документально в силу того, что у старой женщины Семеновны я икону получил даром...
- Даром? - живо переспросил Анискин.
- Даром, товарищ капитан! - восторженно отрапортовал Лютиков. Семеновна, извиняюсь, товарищ Савченко - человек исключительной доброты и благонадежности!
- Молодца, Лютиков! Штирлиц!
- Служу Советскому Союзу, товарищ капитан!
- Товарищ рядовой запаса, - наконец нежно спросил участковый, - а вы помните, товарищ рядовой запаса, что я вам сказал на ушко, когда пришел на буровую в тот день, когда церковь обворовали? Какое я вам тогда задание дал?
Закрыв глаза, Лютиков четко ответил:
- Вы сказали: "Ограблена церковь. Даю вам, товарищ Лютиков, ответственное задание..." - Он замолчал, но глаз не открыл. - "Задание... в это дело не встревать! Ежели хоть раз увижу, что вы иконами интересуетесь..."
- Ну, ну!
- ..."что вы иконами интересуетесь, не только штрафану, а сотру в порошок".
- Ко мне с вашей нефтяной Сидоров приходил, - прежним нежным голосом сказал Анискин. - В райком, говорит, напишу, в обком, грозится, сообщу, в Совет Министров, обещает, доложу, в ООН, страшит, телеграмму дам, что участковый инспектор Анискин ко мне, рабочему, пролетарию, гегемону, шпика приставил... Погоны с меня обещает снять, пенсии лишить принимает решение... А я без пенсии - куда? Я, поди, уже и рыбалить да охотничать напрочь разучился...
Одна мне дорога - с голоду помирать. Да и тебе, Глафирушка, кусать-то будет нечего, болезная...
Участковый и директор школы Яков Власович споро шли по солнечной деревенской улице. Не разговаривали, не останавливались, не переглядывались - были страшно деловитыми и увлеченными. Подойдя к дому старухи Валерьяновны, участковый резко остановился, интимно взял Якова Власовича за пуговицу летнего белого пиджака.
- Значит, ты понимаешь, Яков Власович, чего я хочу добиться? Мне понять надо, чего ты над этими иконами трясешься, как баба над грудником? Какая в них есть такая ценность, что ты говоришь: "Иконы - это духовная летопись русского народа!" Прямо скажу: скучно мне иконы искать, ежели я в них ни хрена не понимаю...
- Вы обновитесь, духовно прозреете, станете во сто крат богаче, когда поймете, какое могучее искусство порой скрывается за черным слоем древности! - торжественно, голосом одержимого коллекционера произнес Яков Власович.
- Ну?
- Вперед! - только и проговорил директор. - У Валерьяновны есть Иоанн Креститель такой прелести и наполнения, что у меня от зависти ноги подкашиваются...
Анискин удивился:
- Так купите! Она вон одну иконку за червонец отдала...
Яков Власович поднял вверх торжественный палец.
- Иоанна Крестителя его владелица Валерьяновна никогда не продаст. Она, можете себе представить, знает истинную цену шедевру. Валерьяновна, к вашему сведению, Федор Иванович, человек с нутряным, прирожденным чувством прекрасного. Пошли, пошли смотреть на Иоанна Крестителя!
Разочарованно перебирая тарелки на столе, обиженно поджимая крепкие еще губы, Валерьяновна сердито глядела на Анискина.
- Значит, ничего снедать не будете, значит, сытые, - говорила она. Ну, Федор, это я тебе еще припомню! Конечно, старуху стару кажный забидеть может, но вот погоди - внук Сережка в прокуроры выйдет, он тебе хвоста накрутит...
- Ты очкнись-ка, Валерьяновна! - тоже рассердился Анискин. - Есть у меня время обеды в каждом доме разводить, ежели у твоего же родненького попа все иконы увели! Ну, кажи своего Крестителя!
- Ладно, ладно, Феденька! - еще раз пригрозила старуха. - Это я все на замет возьму... Вон он, Креститель! Пока ты меня забижашь, школьный-то директор дыхалку потерял... Ишь как он выструнился перед Крестителем-то!
Яков Власович, в самом деле, выструнился, как выразилась Валерьяновна, перед небольшой иконой Иоанна Крестителя. Он был изображен необычно - не застыл с вознесенным вверх крестом, а весь был в движении, порыве, написан был, трудно поверить, чуть ли не в экспрессионистской манере. Сибирская, северная, казацкая, "ермаковская" это была икона; весь сибирский размах и щедрость читались на нем. Яков Власович сопел и тоненько дышал, переставал совсем дышать и на мгновенья прикрывал глаза, словно ослепляло солнце. Поэтому Анискин сначала долго глядел на директора школы, покачав головой и почесав через фуражку макушку головы, тоже стал глядеть на икону. Это, наверное, и привлекло внимание Якова Власовича.
- Икона примерно конца семнадцатого века, - тихо сказал директор. Валерьяновна, ее отцы и прадеды и даже прапрадеды, наверное, хорошо следили за иконой - протирали ее конопляным маслом, не давали состариться... Смотрите, как перебегает по иконе красный цвет. Он зарождается в левом нижнем углу и, нарастая, в убыстряющем ритме распространяется по доске, чтобы достигнуть своего апогея в одеждах Крестителя... Смотрите на этот пучок неожиданно брошенных солнечных лучей! Художник их обронил из любопытства, ведомый могучим талантом, чтобы посмотреть, что изменится от этого солнечного пучка на всей доске...