«Кучка колхозников» заметно разрослась. Подъехали на мотоциклах, мопедах. По заднему плану молодежь держала плакат. На нем красными буквами значилось: «Свободу Полине Мороз!»
Стихийная сходка на площади быстро формировалась во что-то серьезное. По спине Арбузовой пробежал холодок.
За ее спиной глава распинался – успокаивал областную администрацию.
На площади собирались любопытные. Подошли мамаши с колясками, подтянулись пенсионеры. Обменивались мнениями. Но больше всего Арбузова заволновалась, когда вдруг откуда ни возьмись кучей возникла молодежь в оранжевых жилетах и стала размахивать флажками. Зам. главы даже вспотела.
– Железнодорожники, что ли? – Голос главы над ухом заставил ее вздрогнуть.
– Нет, Никита Матвеевич, не железнодорожники. Это «Поколение», молодежная организация такая при Отделе молодежи.
– Наша?
– Нет, из города.
– А чё они к нам-то притащились? Делать им нечего?!
– А они везде участвуют, – вздохнула Арбузова. – Из солидарности пришли. А чего им делать-то? Лето…
– Да зачем они на себя жилеты-то железнодорожные нацепили? Едрёна феня!
– Формы другой не нашли. В городе действующих предприятий-то, кроме железной дороги, не осталось, вот они себе и выбрали жилеты как форму.
– А на флажках – что?
– Солнышко…
– Солнышко! – свирепо передразнил Панин. – Еще нам тут оранжевых не хватало для полного счастья! Звони зав. молодежью, пусть уберет!
– Да не наши они, – повторила Арбузова. – И не уйдут они, я уж их знаю…
– Да где эти придурки из милиции, мать твою?
Глава неловко, походкой медведя, бросился к столу с телефонами, уронил графин с водой. Арбузова помчалась к секретарше, та – к техничке за тряпкой… Весь Белый дом пришел в движение. Все разом забегали, засуетились, занервничали. В распахнутые двери один за другим влетали прокурор, зам. начальника РОВД, главврач из больницы, замы главы по различным вопросам.
А на улице уже слышались выкрики:
– Выходите к народу, не фиг прятаться!
Колхозники слаженно стучали поварешками в пустые ведра. Пенсионеры зачем-то запели «Интернационал».
– Ёшкин кот! Начинаем совещание! – объявил глава района и закрыл за собой дверь.
В это время к воротам Кольчугиных подъехала черная «тойота». Из нее выскочил Добров и торопливо пересек заасфальтированный двор, постучал в дверь, ему открыли. На пороге стоял незнакомый мужик свирепого вида и недружелюбно взирал на гостя.
– Здравствуйте, – сказал Добров. – Мне бы Любовь Петровну…
– Любовь Петровну? – вкрадчиво переспросил мужик и подошел ближе. – Вот тебе Любовь Петровну!
Мужик размахнулся и смачно засветил Доброву кулаком в скулу. Тот от неожиданности чуть не упал. В следующую секунду из «тойоты» вылетели два охранника в черном, скрутили мужика. Майку на нем порвали ненароком.
– Ты кто, мужик? – растерялся Добров. – Где Люба?
Скрученный мужик длинно выругался в ответ, и Добров увидел Любаву. Она мчалась по проулку и делала ему знаки. Во двор влетела запыхавшаяся, волосы выбились из прически.
– Ой, не трогайте его, ради Бога! Это Семен, муж мой, я вам говорила!
Охранники вопросительно уставились на Доброва. Тот кивнул. Семена отпустили, но далеко не отошли. Любава бросилась к мужу, зашептала громко в лицо:
– Семен, не позорь меня!
– Сказал, что на порог не пущу, и не пущу. Тоже – справились! Трое на одного!
– Ревнует, – обернулась Любава к Доброву. – Думает, что это вы ко мне… Ну, что будто вы за мной ухаживаете.
– Да пошла ты! – заорал Семен и влетел в дом, громко хлопнув дверью.
Добров нетерпеливо мотнул головой:
– Как Полина? Что у нее? Я адвоката привез.
В подтверждение его слов из «тойоты» выбрался адвокат. Как с картинки – светло-серый костюм, черный портфель с клепками, очки затемненные. Личико у адвоката беленькое и ручки беленькие. Любаву такие мужики не впечатляют. Куда ему против местного прокурора? Тот даже внешне на пирата похож!
Впрочем, сейчас ее больше волновал Семен, который снова вылетел на крыльцо и тяжело дышал от злости, сцепляя в кулак порванную майку.
– Не ко мне он ездит, Сема! К Полине! Я только на ярмарку Борис Сергеича пригласила. А так – он к Полине. Он ее любит!
– Слушайте, давайте потом про любовь поговорим! – вмешался Добров. – Вы когда-нибудь в КПЗ сидели? Она там сейчас…
Семен, не слушая Доброва, медленно соображал.
– Любава! Зайди в дом! – наконец скомандовал он, раздувая ноздри. – А не то пожалеешь!
– Напугал, – усмехнулась Любава. – Сизовой своей командуй. А я – женщина самостоятельная! – И она отвернулась от него, тряхнув головой.
– Люба, садись в машину, – попросил Добров. – По дороге нам все расскажешь.
Она не заставила себя упрашивать. Забралась в шикарный салон, не слушая выкриков рассвирепевшего Семена. Пусть побесится, как она когда-то бесилась. Пусть!
Рядом с ней сидел адвокат и с интересом на нее посматривал. Ему хотелось поговорить.
Адвокат был холеным, крупным, дородным. А голос у него оказался неожиданно высоким, почти женским. Он все вы– спрашивал и глубокомысленно кивал, словно знал все наперед. Кивал, словно его ничем не удивишь. Был совершенно невозмутим и уверен в себе. Добров со своей подбитой скулой, напротив, выглядел расходившимся петухом. Пиджак нараспашку, лицо решительное. Гроза.
К тому времени, когда «тойота» Доброва прибыла на площадь, митинг был в разгаре. Народ заговорил. Желающие высказаться поднимались на эстраду, все еще празднично красивую после ярмарки, и выступали.
Говорили – кто что думает о жизни.
О разгулявшихся бандитах, которые все купили, о чиновниках, разъевшихся на взятках. О том, что все продались – от медицины до милиции. Говорили всласть. Вспоминали о том, каким было сельское хозяйство раньше, и сетовали на то, каким стало сейчас. Выступил фермер. Поделился проблемами. Короче, нашлось о чем сказать крестьянину. Выступающих с мест поддерживали выкриками.
Ваня Модный, в новой кожаной жилетке, снимал на любительскую камеру. Снимал не с какой-то политической целью. А так, из интереса. Недавно приобрел любительскую камеру и теперь снимал все подряд. Сегодняшнюю стачку он решил показать Полине Петровне, когда общими усилиями ее удастся освободить. Пусть знает, что не все такие, как эти жмоты Гуськовы.
В кабинете мэра было в разгаре совещание. Все понимали, что сейчас придется кому-то объясняться с демонстрантами, и откладывали этот момент. Глава бушевал. Когда он вот так начинал бегать по кабинету, изрыгая из себя потоки ядовитого мата, все привыкли сидеть тихо и не высовываться. Себе дороже. А то попадешь под руку – опустит ниже плинтуса.
– Хороши! – разорялся глава, брызгая слюной. – Все сидим на местах, все зарплату получаем! Допустить такое! Вы подойдите к окну-то, полюбуйтесь! А мне уж губернатор звонил, интересовался, что случилось. Ему уж доложили!
– Кто? – робко спросил с места Опрелков.
– Разведка работает, мать твою! Вот одна разведка у нас и работает! Как вообще медичка угодила в камеру? Она что, отравила кого-нибудь? СПИДом заразила? Что она сделала-то?
Панин остановился перед замом Мишкина и уставился на него, а кулаки на стол положил.
– Да я и сам… Случайность какая-то. Вызывали на допрос к следователю Снежко. Следователь утверждает, что медичка нахамила ей, вела себя вызывающе.
– Да как фамилия медички-то? – робко поинтересовался кто-то за столом.
– Полина Мороз, – сказала Арбузова. Она запомнила с плаката.
– Что? – Панин ушам своим не поверил. – Полина? Любовь Петровны Кольчугиной сестра?
Он начал тяжело ворочать мозгами. Не мог сразу сообразить – осложняет дело выявившийся факт или же упрощает. Решил, что нет, не упростит.
– Да вы что, охренели там, у себя в отделе? – Он снова повернулся к зам. начальника РОВД. – Сейчас же выпускайте! Одноклассницы моей сеструха!
– Никита Матвеевич, – подал голос молчавший доселе прокурор, – боюсь, что теперь это не так просто…
– Почему?
– Завидовские размитинговались, народ видит. Сейчас пойди у них на поводу, эдак у нас любой по малейшему поводу станет на асфальт перед администрацией садиться. Нужно серьезно рассмотреть. Нахамила – пусть посидит. Другим урок будет.
– А к ним сейчас ты пойдешь? – спросил Панин, понимая, что в словах прокурора таится зерно здравого смысла. Прокурор хоть и не нравился Панину, но считаться с собой заставлял. – Послушаем медиков, – переключил внимание глава.
Встала заведующая больницей, начала докладывать. Поскольку во всем ее облике так и выпирало нарочитое достоинство, все сразу попали под власть ее тона. Притихли, слушали внимательно.
Как раз когда она поведала о сегодняшнем состоянии Гуськовой, дверь распахнулась и на пороге появился Добров. А за ним – охрана в черном. Из-за спин охранников отчаянно делала знаки секретарша. Видок Доброва – красная скула, распахнутый пиджак и недобрый взгляд – сразу как-то всех напряг. Да еще охрана…
– Что за дурдом? – с трудом сдерживая себя, поинтересовался Добров. – Я требую немедленно освободить Полину Мороз. Во-первых, она взята под стражу незаконно. Во-вторых, во всяком случае, она имеет право на адвоката. Но адвоката даже не допустили к ней. У вас что здесь, лес дремучий? Что за произвол? Мне с министерством связаться? Или все же решим дело полюбовно? – Последний вопрос Добров адресовал человеку в милицейской форме, а тот повернул лицо к главе.
– Мы как раз решаем этот вопрос! – воскликнул Никита Матвеевич. – Это недоразумение, Борис Сергеич. Недоглядели…
Добров скользнул взглядом по Панину, ничего не сказал и вышел вслед за милиционером. А члены администрации высыпали на крыльцо. Выстроились неровной шеренгой, стали смотреть на народ.
– Земляки! – начал Панин пламенно.
«Земляки» с интересом взирали на Никиту Панина, с которым вместе росли и которого помнили в зеленых пятнах ветрянки, а также – лупленного крапивой за вылазку в соседский сад. Панин знал, что они это помнят, и старался говорить просто, выглядеть своим в доску.
– Земляки! Узнаю родное село, узнаю Завидово. Там всегда жили люди крепкие… неравнодушные люди. Вот и сейчас вы пришли сюда, чтобы поддержать свою односельчанку.
– Мы без Полины не уйдем! – перебили его выкриком, он опустил голову, не теряя радушного выражения на лице.
– Обнаглела ваша милиция! Мирных людей хватают, а бандиты по улицам расхаживают! Все их в лицо знают!
– Милиция преступников перестала ловить, морды у всех шире двери!
– Безобразие в районе творится! На что – глаза закрывают, а где так прыткие!
Народ, чувствуя себя в кучке, не робел. Выкрики слышались все более бойкие и острые.
Панин поднял руку, прося тишины. Арбузова потихоньку пробралась к оранжевой молодежи, которая рьяно трясла плакатом «Долой произвол ментов!».
– Ребятки, вы бы убрали плакат. Ее сейчас выпустят. За ней пошли уже. Документы оформляют, бумаги всякие. А то так хуже…
Молодежь колебалась. Им хотелось что-нибудь потрясать, что-то выкрикивать. Все же Арбузова их уговорила убрать плакат хотя бы на время. Плакат опустили, но стали позировать Ване Модному – трясли кулаками в камеру, как когда-то давно их родители изображали солидарность с далеким Вьетнамом.
Арбузова, воодушевленная успехом, пробралась к завидовской молодежи и попросила убрать плакат про Полину Мороз. Завидовские недоверчиво покосились на нее:
– Когда она к нам выйдет, тогда уберем.
Плакат держали Марина с Тимохой. Взглянув на выражение лица подростка, Арбузова отошла.
Первый зам, видя активность Арбузовой, тоже решил проявить себя. Подошел к Ване Модному и попросил не снимать, за что Ваня Модный снял Опрелкова крупным планом.
Никита Панин с улыбкой переждал шумиху и продолжил свою речь. Он был не против, что его снимают.
– Это правильно, друзья, что вы пришли со своей бедой именно ко мне! Мы росли вместе! Вместе мальчишками работали на комбайнах в уборочную, вместе ворошили зерно на току…
«Земляки» с удивлением прислушивались к тому, что несет Никитка. Когда это он работал на комбайнах? Этого никто не помнил, но оспаривать не спешили. Что еще он скажет путного?
– Вместе мы учились в нашей дорогой завидовской школе, работали в мастерских, удили рыбу на пруду.
Про рыбу некоторые помнили. А сам Панин в этом месте так расчувствовался, что чуть не пустил слезу.
– И Полину я, конечно же, помню хорошо. Это врач от Бога! Ваша боль – моя боль.
– Чай, мы ее не хороним, – буркнул кто-то.
Панин встряхнулся. Действительно, куда-то его не в ту сторону повело. Он продолжал:
– Закрытие фельдшерского пункта в Завидове – это большой удар по селу. Приходится по каждому поводу ехать за двадцать километров в райцентр, высиживать в очередях…
– А то и талончика не достанется! – охотно подтвердил кто-то из женщин.
Панин воспрянул духом – его поддерживали. Повернулся в камеру и продолжил:
– Возросла смертность на селе. Упала рождаемость. Это волнует не только нас с вами, это волнует и областную администрацию.
Панин решил, что Ваня – корреспондент, поскольку выглядел тот не по-деревенски. Настоящий оператор – джинсы, жилетка. Поэтому Панин то и дело поворачивался в камеру, изредка бросая взгляды на сельчан.
– Я только час назад разговаривал с главой области по поводу медицинского обслуживания на селе. Хочу вас обрадовать: ваш вопль услышан, родные мои! Область объявила программу медицинской помощи селу. Я выдвинул встречное предложение. И губернатор меня поддержал! У вас в Завидове будет построен дом для врача общей практики!
Здесь бы полагались бурные аплодисменты, но их почему-то не последовало. Завидовцы стали переглядываться. Им была непонятна эйфория Панина, он так ни слова и не сказал по поводу Полины: выпустят ее или как?
Крошка, который сидел на перевернутом ведре и курил, угрюмо свел брови. Он терпеть не мог этих витиеватых речей. Члены администрации и прокурор переминались с ноги на ногу. А Панин, закатив глаза к небу, разливался соловьем. Обычно он бывал довольно косноязычен и плохо изъяснялся без мата, но иногда на него вдруг накатывало. Слова начинали литься из него, да так складно, что он сам диву давался. Остановить его в такие минуты было проблематично.
Коснувшись насущной проблемы, он охотно переходил к собственной персоне и хвалился успехами. Он полагал, что таким образом отчитывается перед электоратом о проделанной работе, а в сегодняшнем случае – запросто общается с земляками.
Члены администрации, сто раз слышавшие эти речи, заметно скучали. Прокурор пару раз украдкой зевнул в плечо Опрелкову. Завидовцы все больше хмурились, поскольку по существу сказано было мало. В минуту, когда Панин набирал воздуху для новой порции дифирамбов, Крошка поднялся и басом спросил:
– Когда Полину отпустишь, земляк?
Завидовцы как очнулись:
– Свободу Полине Мороз!
* * *
После того как закрылась дверь камеры, Полина опустилась на лавку и некоторое время сидела без движения. В голове была полная каша. Она даже злиться не могла. Усталость последних дней и недосыпание вдруг разом навалились на нее и придавили своей тяжестью. Она похвалила себя за то, что, садясь в милицейский «уазик», захватила теплую кофту. Теперь можно лечь и укрыться этой кофтой. Она понимала, что ничего сделать сейчас не сможет. Сознание собственного бессилия странным образом подействовало на нее. Она подложила руку под голову, поплотнее закуталась в кофту и… уснула. Крепко, глубоко. Провалилась в сон, как в бездну.
Сколько она проспала, для нее осталось загадкой. Ее разбудил шум за дверью. Там громко переговаривались, чем-то гремели. Она огляделась и все вспомнила. Но прежде чем успела что-либо подумать по этому поводу, услышала звук открывающегося замка. Дверь камеры распахнулась, и перед ней предстал Добров. Во всей своей красе – с подбитым глазом, в пиджаке нараспашку и сдвинутом набок галстуке. Она вдруг поняла, что именно так все и должно было быть. Именно его она больше всего сейчас и хотела видеть. Его круглое лицо с подбитой скулой, коротко стриженные волосы, серые встревоженные глаза.