Он еще раз хлопнул фигурку по голове и сказал:
– Живи, дружище…
Секундная нерешительность, пока жизнь вливалась в глиняную фигурку, затем кролик неуклюжим движением выгнул спину и попытался прыгнуть. Он передвинулся к краю пьедестала, где замер на мгновение и тяжело шлепнулся на землю. Неуклюже поднявшись, он издал ужасные хрюкающие звуки и повернулся к Финчли. На мордочке животного появилось выражение недоброжелательности.
Улыбка застыла на лице Финчли. Он нахмурился, поколебался, затем собрал еще один ком глины и установил на камне. Он работал в течение часа, лепя изящного ирландского сеттера. Наконец, так же хлопнул его и сказал:
– Живи…
Мгновение собака была застывшей, затем беспомощно заскулила и поднялась на дрожащие лапы, как какой‑то гигантский паук, с расширившимися и остекленевшими глазами. Проковыляв к краю пьедестала, она спрыгнула и наткнулась на ногу Финчли. Издав низкое рычание, собака впилась острыми зубами в ногу. Финчли с криком отскочил и яростно пнул ее. Скуля и воя, собака заковыляла по полю, как искалеченный монстр…
Кипя от ярости, Финчли вернулся к работе. Он лепил фигуру за фигурой, вдыхал в нее жизнь, и все они – обезьяна, лиса, ласка, крыса, ящерица, жаба, рыбы длинные и короткие, тонкие и упитанные, бессчетные птицы – все были чудовищными гротесками, что уплывали, ковыляли или упархивали кошмарными видениями. Финчли был измучен и озадачен. Он сел на пьедестал и зарыдал, в то время, как его усталые пальцы продолжали мять глину.
Я по‑прежнему художник, подумал он. Что же такое? Почему все, что я делаю, превращается в жутких уродов?
Пальцы его работали и глина начала превращаться в голову.
Когда‑то у меня были удачные произведения, думал он. Не все же люди сумасшедшие. Они покупали мои работы, но самое важное, что работы были прекрасными.
Он заметил, что держит в руках ком глины. Это была частично вылепленная женская голова. Он тщательно осмотрел ее и улыбнулся.
– Ну, конечно же! – воскликнул он. – Я же не скульптор‑анималист. Поглядим, что у меня получится с человеческой фигурой…
Быстро натаскав глины, он вылепил фигуру. Руки, ноги, торс и голова были готовы. Он работал, напевая себе под нос. При этом он думал: у меня будет самая прелестная Ева, когда‑либо созданная… даже больше… ее дети будут действительно детьми бога!
Влюбленными руками он вылепил лоно, выпуклые груди и бедра, ловко придал изящным ногам тонкие лодыжки. Бедра были крутыми, живот по‑девичьи плоским. Вылепив сильные плечи, он внезапно остановился и отступил.
Возможно ли это? – подумал он.
Он медленно обошел полузавершенную фигуру.
Да…
Может быть, сила привычки?
Возможно… А может, любовь, которую он носил в себе столько пустых лет.
Он вернулся к работе и удвоил усилия. В приподнятом настроении он завершил руки, шею и голову. Что‑то подсказывало ему, что тут он не может потерпеть неудачу. Слишком часто он лепил такие фигуры вплоть до мельчайших подробностей. И когда он закончил, на каменном пьедестале стояла великолепная скульптура из глины – Феона Дубидат.
Финчли был удовлетворен. Он устало сел, прислонившись спиной к валуну, создал из пустоты сигарету и закурил. Почти минуту он сидел и курил, чтобы успокоиться. Наконец, он сказал со сладостным предвкушением:
– Женщина…
Он задохнулся и замолчал, затем начал снова:
– Оживи… Феона!
Секунда для прихода жизни. Нагая фигура шевельнулась, потом задрожала. Притягиваемый, как магнитом, Финчли встал и шагнул к ней, протягивая руки в немом призыве. Из груди ее вырвался хриплый вздох, большие глаза медленно открылись и остановились на нем.
Ожившая девушка напряглась и закричала. Прежде чем Финчли успел коснуться ее, она вцепилась ему в лицо – длинные ногти проделали глубокие царапины, – потом метнулась к краю пьедестала, спрыгнула и побежала по полю, как и все остальные – побежала, как испуганное, обезумевшее животное, крича и завывая на бегу.
Низкое солнце запятнало ее тело, отбрасываемая ею тень была чудовищной.
После того, как она скрылась, Финчли долго стоял, всматриваясь в том направлении, а тщетная и горькая любовь жгла его тело. Наконец, он повернулся к пьедесталу и с ледяной беспристрастностью вновь принялся за работу. Он не останавливался, пока пятое по счету соблазнительное существо с криками не убежало в ночь… Тогда и только тогда он остановился и долго стоял, глядя то на руки, то на чудовищные луны, висящие над головой.
Затем что‑то прикоснулось к его плечу, и он не слишком удивился, увидев стоящую возле него леди Саттон. На ней по‑прежнему было открытое вечернее платье, двойной лунный свет заливал ее, как всегда, грубое мужское лицо.
– А… это вы? – сказал Финчли.
– Как ты тут, Диг, радость моя?
Он немного подумал, пытаясь найти хоть какой‑то смысл в нелепом безумии, пронизывающем его космос.
– Не слишком хорошо, леди Саттон, – сказал он, наконец.
– Неприятности?
– Да… – Он замолчал и уставился на нее. – Могу я спросить, леди Саттон, какого дьявола вы здесь делаете?
– Я же мертва, Диг, – рассмеялась она. – Ты‑то уж должен это знать.
– Мертвы? Да… Я… – Он замолчал в замешательстве.
– Не трудно догадаться, что я бы сделала это сама, знаешь ли.
– Сами?
– Ради новых ощущений. Это всегда было нашим девизом, верно? – Она благодушно кивнула ему и усмехнулась. Все та же старая, озорная усмешка.
– Что вы здесь делаете? – спросил Финчли. – Я имею в виду…
– Я же сказала, что мертва, – прервала его леди Саттон. – Ты много чего не понимаешь в смерти.
– Но здесь моя собственная, персональная, личная реальность. Она принадлежит мне.
– Но я же мертва, Диг. Я могу попасть в любую проклятую реальность, которую выберу. Погоди… и ты узнаешь.
– Я не… Вот что, – сказал он, – я никогда этого не узнаю, потому что никогда не умру.
– Ого!
– Да, не умру. Я – бог.
– Ты бог? Ну, и как это тебе нравится?
– Я… мне… – замялся он, подыскивая слова. – Я… ну, кое‑кто обещал мне реальность, которую я могу сотворить сам. Но у меня не получается, леди Саттон, не получается…
– И почему же?
– Не знаю. Я бог, но всякий раз, когда я пытаюсь создать что‑то прекрасное, оно становится отвратительным.
– Например?
Он показал ей искаженные горы и равнины, дьявольские реки и озера, отвратительные хрюкающие существа. Леди Саттон осмотрела все это с пристальным вниманием. Наконец, она сморщила губы и на секунду задумалась, потом пристально поглядела на Финчли.
– Странно, что ты не сделал зеркало, Диг, – сказала она.
– Зеркало? – повторил он. – Нет, не делал… Я никогда не нуждался…
– Ну, так вперед. Сделай зеркало.
Он бросил на нее недоумевающий взгляд и махнул рукой. В ней появилось квадратное посеребренное стекло. Он протянул зеркало леди Саттон.
– Нет, – сказала леди Саттон, – это для тебя. Загляни в него.
Удивленный, он поднял зеркало. Он испустил хриплый вопль и смотрелся пристальнее. Изображение глянуло на него из вечного полумрака, как морда химеры. Маленькие, косо посаженные глазки, приплюснутый нос, желтые гнилые зубы, искаженные развалины лица – он увидел все, что видел в своем безобразном космосе.
Он увидел непристойный небесный собор и все проделки ангелов‑хранителей, огненный ландшафт его Эдема, каждое безобразное существо, которое он создал, каждый ужас, что наплодило его воображение.