Все, кто оказывался в этом особняке, буквально захлебывались от восторга, и теперь меня удив-ляло, почему я поначалу испытывал столь сильное смущение. Но дело в том, что мой удивитель-но властный и красивый гость, в чьи руки я вручил собственную жизнь, вырос в замке, и я не-вольно опасался, как бы он не посмеялся над тем, что здесь увидит.
Лестата же, напротив, привели в восторг и золотая арфа, и старый рояль фирмы "Плей-ель" . Он взглянул на огромный строгий портрет Манфреда Блэквуда, моего досточтимого пред-ка, потом принялся с восторгом осматривать столовую расположенную по другую сторону от холла.
Я жестом пригласил его войти.
Старинная хрустальная люстра обрушивала потоки света на длинный стол, специально за-казанный для этой комната, – за ним могли бы разместиться человек тридцать. Золоченые стулья совсем недавно заново перетянули зеленым атласным дамастом, сочетание золотого и зеленого – золотой завиток на зеленом фоне – доминировало и на ковре во всю стену. Меж высоких окон дальней стены разместились золоченые буфеты, инкрустированные зеленым малахитом.
Мне вновь захотелось извиниться – наверное, из-за того, что Лестат полностью погрузился в созерцание этого места.
– Блэквуд-Мэнор кажется теперь таким ненужным, – сбивчиво заговорил я. – Из постоян-ных обитателей остались только мы с тетушкой, и у меня такое чувство, что в один прекрасный день кто-то явится и заставит нас передать дом для более разумного использования. Хотя, ко-нечно, мы не единственные члены семьи... К тому же здесь живут слуги, хотя все они давно раз-богатели и работать на кого-то им не обязательно.
Я умолк, устыдившись своего многословия.
– И каково же это более разумное использование? – с неизменным дружелюбием поинтересовался Лестат. – Почему бы этому особняку и впредь не оставаться вашим благословенным домом?
Он смотрел на огромный портрет тетушки Куин в молодости: улыбающаяся девушка в бе-лом, расшитом бисером вечернем платье без рукавов, которое вполне могли бы сшить буквально вчера, а не семьдесят лет тому назад. Внимание Лестата привлекло еще одно полотно: портрет Вирджинии Ли Блэквуд, супруги Манфреда, самой первой леди, поселившейся в Блэквуд-Мэнор.
Портрет Вирджинии Ли со временем потемнел, но не утратил привлекательности, и образ женщины со светло-голубыми глазами, маленьким хорошеньким личиком и скромной улыбкой по-прежнему волновал зрителей. Она была со вкусом одета по моде восьмидесятых годов девят-надцатого столетия: небесно-голубое платье с высоким воротом и длинными рукавами, присбо-ренными на плечах; волосы взбиты в высокую прическу. Леди Вирджиния Ли приходилась ба-бушкой тетушке Куин, и я давно подметил определенное сходство в их портретах – одни и те же глаза, овал лица, хотя другие заявляли, что никакого сходства не видят.
Эти портреты вызывали у меня противоречивые чувства и ассоциации, особенно портрет Вирджинии Ли. Тетушка Куин до сих пор жила в доме. Но Вирджиния Ли... Я вздрогнул, но отогнал прочь неприятные воспоминания о привидениях и прочих нелепостях. Сейчас меня волновало другое.
– Да, почему бы ему не оставаться твоим домом, хранилищем сокровищ предков? – с не-винным видом поинтересовался Лестат. – Не понимаю.
– Когда я был маленьким, – начал я рассказывать в ответ на его вопрос, – дедушка с ба-бушкой были еще живы и превратили дом в подобие отеля. "Пансион с завтраком", как они его называли, хотя в столовой подавали и обед. Сюда наезжали толпы туристов. У нас до сих пор организуют ежегодный рождественский банкет – певцы располагаются на лестнице и исполняют праздничные гимны, а гости собираются здесь, в холле. Именно для таких случаев дом хорош. В прошлом году я устроил пасхальный банкет – в полночь, чтобы самому иметь возможность на нем присутствовать.
На меня с пугающей ясностью нахлынули воспоминания о прошлом, однако вскоре они рассеялись, погасли как пламя, оставив после себя лишь струйку дыма.
На меня с пугающей ясностью нахлынули воспоминания о прошлом, однако вскоре они рассеялись, погасли как пламя, оставив после себя лишь струйку дыма. Тем не менее, я продол-жал судорожно за них цепляться, пытаясь извлечь из памяти еще несколько дорогих сердцу кар-тин. Впрочем, какое право я имел теперь на хорошие времена или даже воспоминания о них?
– Мне нравятся певцы, – сказал я. – Когда-то я плакал вместе с бабушкой и дедушкой, слушая, как сопрано выводит "О, святая ночь". В такие минуты Блэквуд-Мэнор кажется всесиль-ным, способным изменить людские жизни. Ты сам видишь, я до сих пор несвободен от влияния его магии.
– Каким же образом он меняет людские жизни? – быстро спросил Лестат, словно эта мысль его по-настоящему задела.
– Ну, здесь прошло очень много свадеб.
Я поперхнулся. Свадьбы... Отвратительное воспоминание о недавнем событии, затмившее все остальные, постыдное и ужасное: кровь, ее вкус, платье... Но я прогнал печальные мысли и продолжил:
– Я помню чудесные свадьбы, банкеты по случаю юбилеев. Помню пикник на лужайке в честь какого-то старца в день его девяностолетия. Помню, пары часто возвращались сюда, где состоялась церемония их бракосочетания.
И снова меня пронзило воспоминание: невеста, окровавленная невеста. Голова кружилась.
"Глупец, ты убил ее! Ты не должен был ее убивать. Посмотри, что стало с ее платьем".
Нет, не буду об этом думать. Сейчас не время страдать. Позже я признаюсь во всем Леста-ту, но только не теперь.
Надо было продолжать рассказ. Постепенно я справился с волнением и перестал запинать-ся.
– Где-то здесь спрятана старая гостевая книга со сломанным пером, служившим вместо ручки. В ней можно прочесть множество отзывов тех, кто приезжал, уезжал, снова возвращал-ся... Они до сих пор возвращаются. Это пламя пока не погасло.
Лестат кивнул и слабо улыбнулся, словно остался доволен услышанным. Потом вновь взглянул на портрет Вирджинии Ли.
У меня вдруг возникло какое-то странное ощущение. Неужели портрет в самом деле изме-нился? Мне вдруг показалось, будто прелестные голубые глаза смотрят прямо на меня. Но впредь она ни за что для меня не оживет. Конечно, это исключено. Всю жизнь леди Вирджиния Ли славилась добродетелью и благородством. Что общего может быть у нее со мною тепереш-ним?
Я поспешил вернуться к своему маленькому повествованию:
– В последнее время этот дом стал мне особенно дорог, как и все мои смертные родствен-ники. Больше всех тетушка Куин. Но есть и другие. Они не должны узнать, во что я превратился.
Лестат обратил на меня пристальный, испытующий взгляд и как будто размышлял над ус-лышанным.
– Твое сознание настроено столь же тонко, как скрипка, – задумчиво произнес он. – Тебе действительно нравится, что на Рождество и Пасху под крышей твоего родного дома собирается множество чужаков?
– Это весело, – признался я. – Обилие света, оживление, лестницы гудят от топота ног, в воздухе звенят голоса. Иногда гости жалуются: то овсянка жидкая, то соус комковат, и в былые дни мою бабушку, Милочку, такие заявления расстраивали до слез, а дедушка – Папашка, как мы все его звали, – уединялся в кухне и грохал кулаком по столу. Но в большинстве своем гости, как правило, довольны приемом...
Время от времени здесь бывает одиноко, тоскливо и мрачно, хотя люстры сияют неизменно ярко. Наверное, после смерти бабушки и дедушки та часть жизни ушла вместе с ними, а моя глубокая депрессия каким-то образом захватила и Блэквуд-Мэнор. Тем не менее я не смог покинуть особняк и никогда не сделаю это по собственной воле.
Лестат закивал в знак понимания. Он смотрел на меня таким же внимательным, оцени-вающим взглядом, каким смотрел на него я.
До чего же он все-таки привлекателен! Светлые волосы, очень густые и длинные, изящно завиваются у ворота сюртука, а такими огромными пытливыми, по-настоящему фиалковыми глазами могут похвастать не многие.