«Если уж мириться с психиатрическими видениями, то только на правах старшего по званию», — сформулировал стратегию поведения Палваныч. Он встал и посмотрел в глаза черта сверху вниз.
— Имя?
— Аршкопф!
У прапорщика задергалась верхняя губа, и зашевелились волосики на плешке.
— Ты что, аллергика из себя симулировать строишь?!
— Нет.
— Не «нет», а «никак нет»!
— Никак нет!
Колени беса тряслись от страха и напряжения.
— Имя?
— Арш… копф…
— А! — наконец-то понял Палваныч. — Рядовой Задоголовый![1]
— Я и говорю…
— Отставить!!! — заорал прапорщик.
Черт стал озираться, соображая, что ему велели отставить и куда.
— Смирно!
Аршкопф снова застыл.
Палваныч зашагал взад-вперед перед рогатым.
— Слушай вводную, — прапорщик будто вколачивал каждое слово. — Я терплю тебя по одной-един-ственной причине: согласно теории психиатрии, ты являешься жалким порождением моего больного мозга и не более того. Посему…
Бес бросился на колени, вцепился в штаны Палваныча.
— Повелитель! Повелитель! Это вы… — залепетал он. — Я так и знал! Ваши речи — загадка, но теперь я вижу, вижу… Вы приняли облик жалкого человечишки, чтобы испытать своего никчемного слугу… Я виноват, виноват, виноват… Я буду наказан, наказан, наказан…
Прапорщик попытался вырваться из цепких ручонок Аршкопфа, брезгливо отпихивая его ногами. Сначала не получилось, но потом черт понял, чего от него хотят, и ослабил хватку. Дубовых поспешно отступил на пару шагов.
— Накажите меня, Мастер! — зашептал в исступлении бес. — Виноват, кругом виноват!..
— Молчать! — Палвакыч даже дал петуха, выкрикивая эту команду.
Черт умолк и пал ниц.
Стало слышно лес, птиц, ветер. Мимо прапорщика медленно пролетел-прожужжал толстый шмель.
Дубовых, конечно, ничего не понял в бессвязной тираде Аршкопфа. Ясно было одно: галлюцинация полностью подчинилась воле хозяина. Черт же, оправдывая свое имя, уверился в том, что перед ним сам Повелитель Тьмы.
— Встать, — спокойно сказал Палваныч. — Слушать мои команды. Возникнут проблемы — обращаться с вопросами. Пример. Захотел по нужде. Подошел. Говоришь: «Разрешите обратиться, товарищ прапорщик?» Я либо разрешаю, либо нет. Понятно?
— Да, Мастер! — с энтузиазмом выпалил бес.
— Не «да, Мастер», а «так точно, товарищ прапорщик». Уяснил?
— Да… то есть так точно, товарищ прапорщик!
Черт рассудил просто. Повелитель поднялся на поверхность земли по какому-то тайному делу, о котором никчемному рабу совсем не нужно знать. Ведь для рядовой нечисти промыслы дьявола священны и неисповедимы. Видимо, были причины и в преображении Мастера в чудаковатого на вид человечишку. Все это Аршкопф принял со смиренным поклонением. На душе стало легко. Глупцу комфортно, когда все просто.
— Вот то-то же, смотри у меня, — завершил инструктаж прапорщик.
Резко развернувшись, Дубовых возобновил путешествие. Он старался не замечать звук шажков черта, почтительно семенящего чуть сзади.
Скверное самочувствие никуда не делось. Необоримо хотелось выпить. Лес раздражал своим однообразием. «А за деревом дерево, а за деревом дерево…» Начинало смеркаться, и прапорщик задумался о ночлеге. Особых идей не родилось, зато на очередной опушке обнаружилось несколько хижин.
Палвакыч остановился на краю полянки. Зазевавшийся бес чуть не ткнулся пятаком в спину «повелителя», но вовремя замер, не смея его коснуться.
Хижины были безжизненными. Соломенные кровли покосились, на крайней лачуге вообще отсутствовала крыша. Двери либо подпирались палками, либо, распахнутые, болтались на ветру. Заборы, огораживающие пустынные дворы, накренились, а кое-где повалились. Все вокруг заросло дикой травой.
Особенно выделялись высокие стебли тысячелистника, оканчивающиеся белыми и розовыми соцветиями.
Прапорщик стал обходить заброшенную деревеньку, заглядывая в каждую хижину. Внутри царило нешуточное запустение: погнившая мебель была засыпана кучами пыли, с потолка свисала паутина, на земляном полу — бледно-зеленый мох.
— Н-да… Бардак на территории, — констатировал Палваныч.
Черт подобострастно кивал.
Последняя лачуга, выглядевшая покрепче, оказалась более-менее пригодной для ночлега. Крыша еще держалась, стены тоже, сохранились кровать и стол. Полуразрушенная печь картины не портила: летом растопки не требовалось.
Сделав из травы веник, прапорщик слегка смел пыль. Убрал с кровати истлевшую перину. Уселся на голые доски. Достал собранные в дорогу ведьмой харчи. Перекусил.
— По-моему, неплохое местечко, — удовлетворенно сказал Палваныч, откидываясь на кровать.
Оживившийся рогатый осмелился подать голос:
— Более чем, товарищ прапорщик, более чем! Местечко замечательное, вы не могли выбрать лучше! Прекрасное, прекрасное…
— Молчать! — вяло рявкнул прапорщик, укладываясь на жесткое ложе. — Почему не сказал «разрешите обратиться»?! Ладно, все. Отбой.
Черт, попеняв себе за ошибку, клубком свернулся у порога и через минуту-другую мерно засопел.
А прапорщик Дубовых засыпал беспокойно, то проваливаясь в небытие, то выныривая, и все глядел в бревенчатый потолок. Потом все же погрузился в долгий тягучий сон, в котором он был великим королем, отцом единственной дочери. Когда девочка родилась, он собрал всех на огромную пьянку — «на обмыв ножек», — но не позвал какую-то там дальнюю родственницу по линии жены. Родственница оказалась колдуньей и сволочью, приперлась без приглашения. Много пила, вела себя развратно, рассказывала матерные анекдоты и плясала на столе. Под занавес вечеринки впала в истерику, обвиняла короля-прапорщика во всех тяжких: от скупости до сексуальных домогательств. Его величество Палваныч с супругой (ею почему-то оказалась кинозвезда Шарон Стоун) весь вечер терпели выходки незваной гостьи, но когда та стала орать: «Ну че, совратитель, как сына назовем?», король был вынужден попросить стражу «проводить госпожу с лестницы посредством пенделя».
Колдунья резко оборвала истерику. «Слушай сюда, монарх недорезанный, — молвила она нечеловеческим голосом. — Дочка твоя в семнадцать лет уколется канцелярской кнопкой, и все королевство погрузится в длинный кошмарный сон, в котором ты увидишь себя прапорщиком вооруженных сил геройской, но не очень толковой страны…» Много чего наговорила пьяная женщина, пока ее не спустили с парадной лестницы.
Потом сон Палваныча перескочил на семнадцать лет вперед. Дочка, как две капли воды похожая на Наташу Королеву, ныла, что хочет работать хотя бы в офисе, а он строго воспрещал. Они рассорились, и Дубовых запер капризную принцессу в тронном зале: «Посиди, подумай!»
Тут и случилось напророченное.
Придворный шут (вылитый Евгений Петросян) подложил кнопку на королевский трон, желая подшутить над нервничавшим из-за одного только упоминания о канцтоварах монархом. Вот запертая принцесса и села вместо отца…
В тот же миг веки короля Палваныча стали смыкаться, и проснулся он уже прапорщиком. Пробуждение было столь же тягостным, сколь и засыпание.
Будь Дубовых чуть умнее, он стал бы мучаться философским вопросом: прапорщик ли он, которому снился странный сон о короле, или король, которому пригрезилось, что он прапорщик.
К счастью, Палваныч больше волновался супружеством с Шарон Стоун. Такое не каждому выпадает.
Но через мгновение прапорщику стало не до Шарон Стоун. Он вдруг осознал, что лежит на мягком, хотя точно помнил себя засыпающим на досках. Палваныч приподнялся, вглядываясь в темноту. В окно заглядывала полная луна, освещая часть хижины.