И узнаем в
этот если не драматический, то, во всяком случае, не вполне безразличный для
девушки момент о личности Жени Рудневой гораздо больше, чем узнали бы из самых
пышных деклараций о высоких свойствах характера, присущих будущему Герою
Советского Союза.
Боевые эпизоды... Мне приходилось слышать, как эти слова произносились как бы
в неких иронических кавычках. А ведь каждый такой эпизод — это тяжкий труд,
а часто и пролитая кровь наших товарищей. Грешно говорить о них без глубокого
уважения... Но перечитали мы их, говоря откровенно, великое множество. И поняли,
что злоупотребление описаниями боевых эпизодов — как, наверное,
злоупотребление любыми, самыми высокими категориями — грозит инфляцией.
Кравцова явно отдает себе отчет в этом.
Но зато, если уж она приводит боевой эпизод, то такой, которого не забудешь!
Вроде того, когда над целью заел сброс контейнера с горючей жидкостью и, чтобы
сорвать его с замков, штурман Руфина Гашева — та самая, ради которой так
зачастил своими визитами в женский полк летчик Пляц, — вылезла на крыло и,
держась за расчалки, доползла к передней кромке. И все это — без парашюта!
Почему-то на самолетах По-2 большую (самую тяжелую) половину войны летали без
парашютов. Автор книги не скрывает своего естественного недоумения по этому
поводу: «В самом деле — почему до сих пор мы летали без парашютов?
Непонятно».
Кстати, в дальнейшем у Гашевой нашлись подражатели. Летавшая с Кравцовой
штурман Нина Реуцкая, убедившись в отказе кустарной системы сброса установленных
на крыле ящиков с боеприпасами, тоже вылезла в воздухе на крыло и прямо руками
спихнула, один за другим, восемь ящиков, столь жизненно необходимых нашей
пехотной части, отрезанной от основных сил.
Впечатление от подобных случаев дополнительно усиливается тем, что
рассказывает о них Кравцова внешне спокойно, без пафоса, с минимальным
количеством восклицательных знаков.
Конечно, не о всех своих однополчанах Кравцова пишет одинаково подробно.
Некоторые известные летчицы даже не упоминаются в ее книгах. Видимо, это
естественно — всего, о чем и о ком хотелось бы рассказать, не вместишь. Да
и сменяются люди в боевой части во время войны очень быстро. И все же Кравцовой
удается дать портреты — именно портреты — многих интересных людей.
Чуть больше двух страниц отдано «Юльке» — Юле Пашковой, прожившей в
полку, от дня своего появления в нем до дня гибели, всего несколько месяцев: «Ее
звали Юлей. Нет, Юлькой. Потому что все в ней говорило о том, что она —
Юлька». Две страницы — а облик человека остается... Или инструктор по радио
Петя, который к концу очередного занятия в столь трудной — видит
бог! — для него аудитории каждый раз выдавал напоследок передачу в темпе,
явно непосильном для его слушательниц. Тут хитрый Петя преследовал одновременно
две цели: во-первых, педагогическую — показать этим ядовитым девицам, что
им еще учиться и учиться, и, во-вторых... Впрочем, вторая цель прояснилась,
когда поднаторевшим в радиоприеме девушкам в конце концов удалось принять этот
ураганный текст: «Занятия прошли на высоком уровне. Кончаю передачу. Все девочки
работали хорошо, молодцы. За это я вас целую. С горячим приветом.Петя ».
* * *
Кравцова умеет в одной-двух коротких фразах дать, казалось бы, частную,
однако говорящую об очень многом деталь. Иногда это деталь контрастная, вроде
психологически трудно объяснимого, но жизненно правдивого: «...почему-то
назойливо лез в голову веселый мотив из «Севильского цирюльника». Это — в
воронке от снаряда, посреди минного поля на ничейной земле, после вынужденного
прыжка с парашютом из горящего самолета.
А когда штурман Руфина Гашева (речь идет о ней) вновь начала летать на боевые
задания и ее летчиком, вместо погибшей подруги Лели Санфировой, стала энергичная
и веселая девушка Надя Попова — Руфина быстро сработалась с ней, но «в
полете часто называла ее Лелей»...
Некоторые наблюдения автора представляются на первый взгляд второстепенными,
но почему-то задерживают на себе внимание читателей, заставляют
остановиться — и неожиданно оборачиваются не такими уж второстепенными.
Так, Кравцова вдруг спрашивает себя: «Почему это человек, обыкновенный
нормальный человек, меняется, стоит ему только стать дежурным?» Заметьте:
всего-навсего дежурным. Видимо, величина служебного перемещения, повлекшего за
собой удививший автора книги эффект, существенной роли не играет.
В нашей военной литературе — да и не только в литературе,
конечно, — погибшие воины всегда вспоминаются с болью и уважением к их
памяти. Поэтому специально ставить это Н. Кравцовой в особую заслугу оснований
нет. Но что ей действительно удалось больше, чем многим другим авторам,
работающим над той же темой, — это вспомнить погибших подруг добрым словом
так, что читателю больно узнавать: вот еще один хороший — и притом не
«среднестатистический», а вполне конкретный человек, оказывается, не дожил до
конца войны. Так рассказано в главе «Талисман» о Гале Докутович, летавшей
штурманом, несмотря на тяжелое повреждение позвоночника. Галя летала с автором
книги, но в одну из боевых ночей была подсажена на один вылет в другой
экипаж — вылет, оказавшийся для нее последним... Так же — тепло,
уважительно, с болью и в то же время как-то очень конкретно — о летчике
Леше Громове из «братского» соседнего полка (глава «Я прилечу к тебе»).
Это — не статистика, пусть самая впечатляющая. Это — люди. Люди, не
дожившие до победы.
Многие новоиспеченные военные с восхищением неофитов воспринимают все без
исключения атрибуты воинского быта. Автор книги на сей счет довольно
сдержан — о впервые полученном ею и ее подругами обмундировании и
снаряжении она без особого почтения говорит: «сбоку на ремне... пустая кобура
для пистолета, фляга и еще какие-то ненужные вещи, которые почему-то непременно
должны входить в комплект «снаряжения».
Вообще во многих местах книги четко проявляется принципиальная позиция
автора — неприязнь к внешнему. Она всячески подчеркивает, вообще говоря,
бесспорную, но, видимо, все же требующую повторения истину, согласно которой
главное для воина — это хорошо воевать. Знакомя нас с штурманом
полка — Женей Рудневой, — Кравцова дает такой портрет: «Не отличалась
Женя ни бравым видом, ни военной выправкой... Среднего роста, немного
сутуловатая, с неторопливой походкой, она совершенно не была приспособлена к
армейской жизни. Военная форма сидела на ней нескладно, мешковато, носки сапог
загибались кверху. Да она как-то и не обращала внимания на все это». И тут же
сообщает: «...в полку не было штурмана лучше Жени». Эту оценку сутуловатая, не
блистающая выправкой Руднева подтверждала в каждом из своих шестисот сорока
четырех (644!) боевых вылетов. Как говорится, дай нам бог побольше таких
«неприспособленных к армейской жизни»!
Нет, наверное, все-таки правильно сделало командование, что пустило девушек
на войну!.. Конечно же правильно! Хотя, читая Кравцову, мы видим, как нелегко
давалась ей и ее подругам боевая работа: «Третью неделю у меня кружится голова.
Вероятно, от переутомления. На земле это не страшно. А в воздухе...» Видимо,
продолжать цитату не обязательно: читатель сам без труда поймет, чем может
обернуться головокружение в полете. Или: «Очень устали, и потому обе молчим, Ира
и я. За ночь мы сделали шесть боевых вылетов». Это говорится между прочим, как
некая вводная деталь, с которой начинается глава «На рассвете». Но мне трудно
пройти мимо этой фразы.