Мне трудно представить себе нормального
человека, способного видеть в этих именах, в биографиях этих людей — до
самого мелкого факта включительно — толькоматериал , произвольно
пользуясь которым, как деталями в детской игре «конструктор», литератор мог бы
компоновать свое произведение.
Как-то в разговоре с друзьями я сказал, что, прочитав ряд
художественно-документальных книг, кажется, могу дать определение этого жанра:
художественно-документальная литература — это такая литература, в которой
выдуманным персонажам присваиваются имена реально существующих людей. К
сожалению, в этой шутке оказалось гораздо больше правды, чем я сам поначалу
думал. Факты показывают, что работающие в художественно-документальном жанре
авторы всегда активно стремятся к наивысшему доступному им художественному
уровню всего, выходящего из-под их пера. И это, конечно, очень хорошо. Но в том,
что касается второй ипостаси жанра — документальности, — отношение к
всяческим огрехам куда более либеральное.
Примеров тому — множество. В одном уважаемом толстом журнале я как-то
читал документальную повесть автора, много лет работающего лад авиационной
темой. И прочитал там, в частности, что летчик С. П. Супрун участвовал в
воздушной обороне Москвы, хотя в действительности он воевал на Западном фронте,
проходившем еще далеко от столицы, и погиб 4 июля 1941 года, когда налеты
фашистской авиации на Москву еще не начались. В той же повести летчик А. К.
Серов назван дважды Героем Советского Союза, хотя он этого звания не имел, да и
не мог иметь, ибо статут дважды и трижды Героев Советского Союза был введен лишь
осенью 1939 года — через несколько месяцев после смерти Серова. Я намеренно
привожу примеры не из сочинений откровенных халтурщиков (с них и спроса нет), а
из произведения автора, как мне кажется, серьезно и уважительно относящегося к
людям, о которых он рассказывает.
Несколько раз доводилось мне в личных разговорах обращать внимание авторов
разных (в том числе и талантливо написанных) художественно-документальных
произведений на допущенные в них фактические неточности. Их ответы поражали меня
как своей неубедительностью, так и удивительным, почти текстуальным сходством.
— Это же не существенно... Это не более как частности, детали... Важно,
чтобы книга была правдива в главном... — говорили они.
Так давайте же, дорогие товарищи, раз и навсегда договоримся: важны все-таки
подобные «детали» или не важны?! Одно из двух.
Если не важны — не пользуйтесь ими! Не украшайте ими страницы своих
сочинений!
Если же вы согласны, что без конкретных подробностей, фактов, имен
документальной прозы нет, — относитесь к ним с должным уважением. Не
путайте взлет с посадкой, Западный фронт с Московской зоной ПВО, Джибелли с
Бочаровым... Не путайте то, чтомогло быть , с тем, чтобыло на
самом деле. Не путайтеправду справдоподобием . Или, если уж никак
не можете не путать, — не претендуйте на принадлежность своего произведения
к документальному жанру.
Несколько лет назад журнал «Вопросы литературы» провел нечто вроде анкеты
среди писателей, работающих в этом жанре. В числе вопросов, заданных редакцией,
был и такой: «Какова, на Ваш взгляд, возможная и допустимая степень
художественного обобщения в документальном произведении? Насколько строго Вы в
подобных произведениях придерживаетесь фактической основы?»
Никто из ответивших на этот вопрос не декларировал ничем не ограниченную
свободу вымысла в произведениях данного жанра. Более того, в некоторых ответах
четко мотивировалась обратная точка зрения.
Так, например, Анатолий Аграновский
сказал вполне недвусмысленно: «Очеркисту мешает, фантазию его ограничивает
другое — этические соображения». Заметим:этические !..
Так что теория вопроса, можно считать, разработана.
Впрочем, писатели, откликнувшиеся (может быть, потому и откликнувшиеся) на
анкету «Вопросов литературы», в большинстве своем и на практике последовательно
придерживаются тех же принципов, которые заявляют теоретически.
Но некоторые иные авторы!.. Цену содеянного этими «иными» понимаешь до конца,
только когда речь идет не в теории, невообще , а о конкретных людях,
которых мы знаем, уважаем, память которых глубоко чтим. Таких людей, как летчик
Бочаров и его товарищи...
Я далек от того, чтобы изображать результаты поисков курских следопытов как
во всех отношениях бесспорные. Не все, что они пишут, одинаково доказательно.
Есть среди высказываний людей, причастных к жизни В. Бочарова, и определенные
противоречия, которые авторы очерка не смогли, а порой и не попытались
объяснить.
«Все свидетельства, собранные нами, говорят о том, что в те дни на территории
врага погиб только один наш летчик-истребитель. Им был Владимир Бочаров», —
пишут авторы очерка.
Ну, а не истребитель? Разведчик? Бомбардировщик? Ведь никем не доказано, что
в сброшенном на парашюте ящике были останки именно истребителя.
Но не будем придираться к курским комсомольцам за подобные частные разрывы в
построенной ими логической цепи доказательств. В конце концов историческое
исследование — дело очень сложное, требующее владения специальной методикой
и глубоких профессиональных знаний.
Важнее другое. При самом критическом анализе содержания очерка «Хосе-Володя»
обращает на себя внимание тот факт, что все сколько-нибудь спорное или, скажем
лучше, не до конца доказанное в нем относится лишь к одному вопросу: чье
изуродованное тело находилось в ящике, сброшенном 15 ноября 1936 года на
парашюте над Мадридом? Был ли это Владимир Бочаров или кто-то другой из
защитников республики? Иными словами — каковы были обстоятельства смерти
Бочарова?
Но восстановленная курскими комсомольцами и рассказанная в очерке история его
жизни(прежде всего, жизни!), до последнего боя включительно, бесспорна
от начала до конца. Жизнь героя — вот что интересует нас в первую очередь!
* * *
А жизнь Бочарова стоит того, чтобы рассказать о ней. Многое в ней обращает на
себя внимание задолго до того, как он начал воевать в Испании, и даже до того,
как стал настоящим летчиком.
Вот, еще совсем мальчиком, Володя попадает — видимо, в составе какой-то
делегации — на прием к Сталину, чтобы вручить рапорт курских школьников.
Случай сам по себе достаточно редкий. Но еще более примечательно то, что на
вопросы Сталина, «как живут курские железнодорожники, как питаются рабочие,
каково материальное положение в их семьях, каково настроение, — на все эти
вопросы Володя рассказывал правду, ничего не приукрашивая, — рабочим тогда
жилось нелегко». Мальчику, школьнику (да и не только мальчику) повести разговор
со Сталиным в подобном ключе было не так-то просто. Для этого требовалось, по
крайней мере, преодолеть тот установившийся оптимистический стиль, в котором в
те времена было принято выдерживать всякого рода доклады и рапорты «наверх».
Иными словами, требовалось ясное сознание своей ответственности перед людьми,
которые его послали, требовалось определенное гражданское мужество. И наличие
этого во все времена драгоценного качества — не последний штрих в портрете
тогда еще совсем юного Володи Бочарова, нарисованном его молодыми земляками.
Сочетание личного мужества с мужеством гражданским! Сочетание тем более
привлекательное, что, к сожалению, встречается не всегда, когда, казалось бы,
есть все основания его ожидать...