Да и сам он, по свидетельству своего
друга Леона Верта, в то время еще «не выработал в себе в отношении больших
проблем незыблемых, твердых, как металл, суждений, не подверженных никаким
изменениям температуры». И все же симпатии и антипатии Сент-Экзюпери сомнений не
вызывают: фразу, брошенную генералом Франко: «Здесь больше нет коммунистов», он
прямо называет чудовищной. «Я должен быть среди людей, рискующих своей шкурой,
перед которыми возникают чертовски неотложные проблемы, я должен погрузиться как
можно глубже в изрытую землю фронта, в человеческие переживания, делить их
судьбу...» — пишет Экзюпери о республиканцах, защитниках Мадрида. Он не
скрывает своего восхищения ими, своей тревоги за их судьбу. И заканчивает
размышления об Испании тех дней горькой фразой: «Меня мучает, что в каждом
человеке, быть может, убит Моцарт!»
Особый интерес для читателя представляют отрывки из писем Сент-Экзюпери,
которые Мижо щедро цитирует. И не потому только, что в этих письмах содержатся
драгоценные крупицы («жемчужины», — говорит биограф писателя) мыслей и
чувств Экзюпери. Его письма — явление литературное. Кстати, он и сам не
проводил четкой грани между литературой эпистолярной и любой другой: достаточно
сказать, что одно из его писем к матери на три четверти представляет собой...
отрывки из «Ночного полета», не вошедшие в окончательный текст. Между прочим,
оказывается, таких отрывков в распоряжении писателя должно было быть довольно
много. Мижо приводит на сей счет интересную цифру — сто сорок страниц
«Ночного полета» получились из четырехсот страниц первоначального текста в
рукописи! Вот она откуда, эта характерная для Сент-Экзюпери густота,
концентрированность письма!
Последние произведения Экзюпери написаны им в трагическое для Франции время,
после ее поражения в войне с фашистской Германией. В 1942 году в Нью-Йорке
выходит в свет книга «Военный летчик» — это, в сущности, и есть тот самый,
«категорически неприемлемый» для французского военного командования «рапорт», в
котором все трагические обстоятельства «странной войны» названы своими именами и
которого так опасался в своей характеристике капитана Сент-Экзюпери его
осторожный начальник, майор Алиас.
Мижо считает, что эта книга «и в особенности ее заключительные главы, ради
которых и было написано все произведение, лучше всего передают его
(Сент-Экзюпери. —М. Г. ) мысли и настроения в это время».
А мысли и настроения писателя — самые горькие. На фоне общей трагедии
всех французов — оккупации их родины — возникает множество осложнений
и разногласий среди французов, эмигрировавших за границу и очень по-разному
понимающих свой патриотический долг.
Сент-Экзюпери считал, что решать судьбу страны должен сам народ. Дело
эмиграции — не командовать французами, а служить им. «Мы не создаем
Францию. Мы лишь служим ей», — пишет этот аристократ по рождению и еще
недавно подчеркнуто аполитичный по убеждениям человек.
Многие из окружающих не понимали позицию Экзюпери и ложно толковали движущие
им мотивы. Нетрудно представить себе, какие моральные страдания он должен был от
этого испытывать. Но самым сильным ударом для него оказалось запрещение принять
личное участие в войне за освобождение своей родины в составе военно-воздушных
сил «Сражающейся Франции». Позднее, уже в 1943 году, на рапорте известного
французского летчика полковника Шассэна, сетующего, что летчик Сент-Экзюпери
оказался не у дел, де Голль — трудно сейчас сказать, из каких
соображений, — накладывает резолюцию: «И хорошо, что не у дел. Тут его и
оставить».
Но «оставить» Сент-Экзюпери не удается.
Трудно представить себе во время
большой войны человека, который искренне, не только на словах, стремился бы в
бой и не сумел добиться своего: потребность в воинах всегда больше, чем их
наличие в строю.
И вот Сент-Экзюпери снова за штурвалом боевого самолета — на этот раз
американского дальнего разведчика-истребителя «Лайтнинг». Боевые вылеты на
фоторазведку глубоких тылов противника следуют один за другим.
В годы и месяцы, предшествовавшие возвращению на фронт, Экзюпери снова много
пишет. Не может не писать.
Именно в это, едва ли не самое тяжелое для него время он создает одно из
своих наиболее известных и любимых читателями сочинений — «Маленького
принца».
Одновременно он продолжает работу над «Цитаделью», давно задуманным
художественно-философским произведением — чем-то вроде поэмы в
прозе, — которому суждено было так и остаться незавершенным.
И наконец, в это же время разворачивается еще одна грань таланта этого
человека — Экзюпери пишет, одно за другим, горячие, остропублицистические,
исполненные высокого патриотизма «Воззвание к французам», «Послание к
заложнику», «Письмо генералу Икс». Каждое слово в них проникнуто любовью и
глубоким уважением к страдающему народу Франции, уверенностью в предстоящей
гибели фашизма. И еще одна новая для писателя черта пронизывает его последние
публицистические произведения: ощущение своейличной ответственности
перед людьми, перед народом.
«Если я выберусь живым из этой необходимой и неблагодарной работенки, —
так Экзюпери называл войну, — передо мной будет стоять лишь одна проблема:
что можно, что надо сказать людям?»
Но нет, живым он не выбрался... Перед нами фотография: деловито нахмурившийся
Сент-Экзюпери выруливает на своем «Лайтнинге» со стоянки, чтобы уйти в полет, из
которого ему не довелось вернуться.
Невозможно смотреть на эту фотографию равнодушным оком...
* * *
Аристократу по рождению, графу де Сент-Экзюпери был присущ глубокий,
органический демократизм. Мы знаем это из фактов его биографии, а главное —
видим в том, что он пишет. «Старые дамы-благотворительницы раскошелятся на
двадцать франков — и уверены, что «творят добро», и требуют благодарности.
Авиамеханики Лоберг, Маршаль и Абграль, давая тысячу, вовсе не чувствуют себя
благодетелями и никаких изъявлений благодарности не ждут», — говорит он,
рассказывая об истории освобождения из неволи раба Барка: писатель знает, где
искать настоящие проявления высокой морали.
Экзюпери часто обращается к плотнику, садовнику, пахарю, вообще человеку
простого труда — обращается почти всегда, когда ищет вокруг себя что-то
устойчивое, осмысленное, человечное. Механик Деру, «оглядываясь на прожитую
жизнь, ...испытывал спокойное удовлетворение столяра, отполировавшего
великолепную доску: «Вот и все! Готово!» Герой «Южного почтового» — летчик
Жак Бернис, — вылетая в рейс, думает: «Сейчас я только рабочий...» — и
даже оставшееся за хвостом его самолета пространство называет «отработанным» (ни
о каких «взятых с бою крепостях», как мы видим, речи здесь нет).
Едва ли не единственное место во всем творчестве Экзюпери, где органический
демократизм в какой-то степени изменяет писателю, — это образ Ривьера из
«Ночного полета». Кредо директора Ривьера — жестокость, сухость, даже
несправедливость, возведенная в принцип. «Этот человек так силен, что не боится
быть несправедливым», — думает о директоре инспектор Робино. Чтобы
обеспечить бесперебойную — как у хорошо смазанной машины — работу
воздушной линии, Ривьер видит единственную возможность: заставить всех своих
подчиненных работать тоже подобно машинам. «Он вообще не думает. Это лишает его
возможности думать неверно», — говорит с явным одобрением директор об одном
из своих сотрудников. Ему не нужны коллеги-единомышленники; ему нужны лишь
роботы-исполнители.