Ничего фашистского, начиная от антисемитизма, как и расовой нетерпимости
вообще, и кончая пресловутым «порядком ради порядка», писатель не приемлет с
первого взгляда и навсегда. «В мире, где воцарился бы Гитлер, для меня нет
места», — решительно заявляет он.
А позднее — в «Письме к генералу Икс», не опубликованном на русском
языке, но приведенном в выдержках в комментариях к однотомнику Р.
Грачевым, — Экзюпери бросает фашизму горячие слова обвинения: «В нацизме я
ненавижу тоталитаризм, к которому он стремится по самой своей природе... А
будущих Ван-Гогов, будущих Сезаннов, одаренных людей, не выносящих
приспособленчества, запирают ненадежнее в концлагере, чтобы кормить олеографиями
покорное стадо...» Если в этом и не весь фашизм, то, во всяком случае,
непременная его составная часть, которую трудно сформулировать точнее, чем
сделал Сент-Экзюпери.
Вторая мировая война, трагический разгром Франции, эмиграция вызывают
заметный сдвиг в общественных воззрениях Экзюпери. Он «до мозга костей подавлен
всеобщим развалом» и обвиняет во всем происшедшем прежде всего несостоятельность
государственной власти довоенной Франции — «администрацию, неспособную к
какому-либо творческому акту...».
Так от терпимости Сент-Экзюпери остается немного. Даже в сказке «Маленький
принц» — в сказке! — он находит нелишним еще раз напомнить людям, что
баобабы надо выпалывать не откладывая — «как только их уже можно отличить
от розовых кустов: молодые ростки у них почти одинаковые», и заклинает:
«Берегитесь баобабов!» Это говорит тот самый человек, который всего несколькими
годами раньше отнесся, хотя и с неодобрением, но, в общем, более или менее
терпимо к тому, что его друг, известный французский летчик Мермоз, примкнул к
фашистам де Ля-Рока.
* * *
Время, в которое жил Экзюпери, заставило его во многом изменить свои
первоначальные общественные взгляды. В этом отношении его биография сходна с
биографиями многих прогрессивных, да и попросту честных людей разных стран мира.
Но его писательская манера, его нравственные концепции, которых он твердо
придерживался и уверенно проводил в своих сочинениях, его понимание долга,
чести, товарищества, его возвышенное отношение к делу своей жизни — все
это, взятое вместе, в сочетании, — это было в его личности неизменно.
«Ищите меня в том, что я пишу», — настойчиво призывал Экзюпери.
Мы действительно находим его в том, что он написал.
И в том, как он жил. И как умер...
Идальго де Сиснерос меняет курс
Незадолго до начала франкистского мятежа в руки мадридской полиции попал
список четырнадцати военных республиканцев, которым правые угрожали расправой. И
это оказалось не пустой угрозой. Вскоре капитан Фараудо, фамилия которого
открывала список, был убит около своего дома выстрелом в спину. Еще через
несколько дней был убит командир особой группы «Гвардиа де Асальто» лейтенант
Кастильо — второй по порядку в списке.
Четвертым в этом списке значилось звучное аристократическое имя дона Игнасио
Идальго де Сиснероса, известного испанского летчика, в недалеком будущем —
командующего республиканской авиацией, оставшегося на этом посту вплоть до
последних трагических дней поражения республики.
Мемуары Сиснероса— книга интересная во многих отношениях.
Мы знаем немало хороших книг, написанных советскими людьми — участниками
испанских событий 1936–1939 годов, — от блестящего «Испанского дневника»
Михаила Кольцова до умных и содержательных записок адмирала Кузнецова, генерала
Батова, маршала артиллерии Воронова. Однако при всех неоспоримых достоинствах
этих книг их написали люди, впервые увидевшие Испанию во время гражданской
войны. Они не прожили в ней всю жизнь, а пришли в трудную для испанского народа
пору из совсем иного мира.
Записки Сиснероса — едва ли не первый
появившийся в русском переводе рассказ «изнутри», рассказ коренного испанца, для
которого события гражданской войны — далеко не единственное, что он видел в
своей стране и знает о ней.
В начале мемуаров мы знакомимся с молодым испанским аристократом, интересы
которого начинаются с карт, выпивки, женщин, корриды, — и можно было бы
сказать, что на этом они и кончаются, если бы не авиация, которой Сиснерос был
предан всей душой с юности и до конца своих дней.
А с последних страниц книги на читателя смотрит вдумчивый, много повидавший и
многое понявший человек. Опытный воин и опытный летчик. Коммунист и член
Центрального Комитета Испанской компартии. Политик, нашедший в себе душевные
силы, чтобы оторваться не только от образа жизни и круга воззрений своей
молодости, но и (что, наверное, еще труднее) от многих друзей, учителей, даже
родных.
И при всем том невозможно найти в книге какое-то определенное место, в
котором один из этих очень разных человеческих обликов сменялся бы другим.
Переход происходит постепенно, незаметно — словом, так, как это чаще всего
бывает в жизни. Излишне говорить, насколько это повышает ощущение достоверности
записок Сиснероса.
С большим человеческим мужеством пишет Сиснерос о себе, нигде не впадая в
грех приукрашивания собственной персоны. Это проявляется и в таких мелочах, как
неоднократные напоминания о тщеславии и стремлении «показать себя», присущих ему
в юности. Проявляется и когда речь заходит о вещах, несравненно более серьезных.
Вот молодой летчик Сиснерос участвует в колониальной войне в Марокко:
«Мишенями нам служили главным образом базары и населенные пункты... Я совершенно
не задумывался над тем, что, сбрасывая бомбы на дома марокканцев, совершаю
преступление... Наоборот, я считал это своей обязанностью и долгом патриота». И
далее: «...я получил задание, давшее мне постыдную и печальную привилегию быть
первым летчиком, сбросившим с самолета бомбы с ипритом... Должен признаться, мне
ни на секунду не приходила в голову мысль о подлости или преступности
полученного задания. Внушенный нам образ мыслей определил ту потрясающую
естественность, с которой мы совершали подобное зверство... Сколько же
потребовалось лет, чтобы понять, какое чудовищное преступление мы совершали,
сбрасывая бомбы с отравляющими газами на марокканские деревни!»
К счастью, эта варварская бомбардировка оказалась безрезультатной — газ,
содержавшийся в бомбах, улетучивался при взрыве и не приносил вреда. Но,
независимо от этого, как много ассоциаций из времен существенно более поздних
вызывает нарисованная Сиснеросом картина!
С не меньшей откровенностью рассказывает Сиснерос и о том, как, в сущности,
почти случайно примкнул он к революции. В самом деле, ждать такого поворота от
человека, чьи друзья и родственники «всегда считались союзниками церкви,
карлистами или альфонистами, одним словом, крайне правыми», вроде бы никак не
приходилось. Сиснерос рассказывает, как, оказавшись случайным свидетелем спора
нескольких офицеров в кабаре, он высказал мысли, некогда услышанные им от
республиканцев, главным образом потому, что монархист, участвовавший в споре,
«действовал на нервы своей глупостью». Когда же через несколько месяцев
участники антимонархического заговора, всерьез принявшие Сиснероса за «своего»,
обратились к нему с предложением примкнуть к заговору, он согласился почти
исключительно потому, что: «...мои друзья из-за своего легкомыслия и
неосведомленности рассчитывали на меня и теперь будут думать, будто в решающий
момент я струсил и бросил их. Эта мысль брала верх над логическими рассуждениями
по поводу абсурдности моего участия в подобной авантюре. Я ей даже не
сочувствовал...