»
Случайность? Да, в общем, конечно, случайность — и в то же время не
только она!
Многие черты характера и всего личного облика Сиснероса заставляют думать,
что, не примкни он к заговорщикам в тот раз, все равно рано или поздно он нашел
бы свое место среди республиканцев, вместе с испанским народом, против
франкистов.
С юности он дружил с людьми, чрезвычайно далекими от аристократии, — с
«безрассудным человеком и ярым республиканцем» Черепичником, с семейством
плотника и прачки Фуэнтес, с сыном управляющего Матео Льерена, который «с самого
детства симпатизировал республиканцам, хотя в его семье все были карлистами».
Вынужденный присутствовать при расстреле солдата, молодой офицер Сиснерос
воспринимает эту сцену как «жестокое и отвратительное зрелище». Столкнувшись
впервые с расовой рознью, он воспринимает ее с удивлением и неприязнью.
Когда солдаты испанского Иностранного легиона, захватив позиции марокканцев,
сбрасывают пленных со стометровой скалы в море, Сиснерос — единственный из
многих, наблюдавших эту расправу, активно (впервые активно!) реагирует на
увиденное. Он тут же сообщает по радио командованию о свершившемся и заканчивает
свое донесение словами: «Подобные дела бесчестят всю армию».
Постепенно в его сознании начинает возникать протест и против, казалось бы,
достаточно невинных проявлений нравов сильных мира сего. Рассказывая о том, что
на трибунах арены для боя быков в Севилье имелись специальные, особо
комфортабельные и особо обслуживаемые места для «избранных членов общества»,
Сиснерос восклицает: «У публики это не вызывало ни малейшего протеста.
Невероятно, до чего укоренилось в нас барство! Я тоже пользовался этими
привилегиями и преимуществами, но должен сказать, что уже тогда мне иногда
становилось стыдно за себя и за других».
Наконец в 1930 году, занимая пост авиационного атташе в Италии и узнав о
вспыхнувших на родине острых классовых боях, Сиснерос «окончательно и
бесповоротно стал на сторону бастующих шахтеров и вообще тех, кто боролся вместе
с народом за элементарные жизненные права и справедливость». Он не испытывал ни
малейшего колебания, «когда сел за свой рабочий стол и написал военному министру
телеграмму с просьбой об отставке».
Нет, не по одной лишь чистой случайности оказался этот человек в лагере
революции!
И, наверное, так же не случайно пришел он и в авиацию.
Сиснерос был летчиком. Летчиком по призванию. Летчиком с головы до ног. Летал
он, судя по всему, очень хорошо. Впрочем, летать в те годы посредственно было
невозможно: посредственные летчики редко выживали.
Автор мемуаров нарочито бесстрастным тоном рассказывает о множестве случаев,
когда у него отказывали моторы, бывали вынужденные посадки — словом,
происходили неизбежные в авиации того времени опасные осложнения.
Особенно запоминается рассказанная им история о перелете шестерки самолетов
«Бристоль» по маршруту Мадрид — Севилья — Гренада и оттуда через море
в Мелилью (Марокко). На первом же этапе пути из-за поломки моторов потерпели
аварию три самолета. А до Гренады по воздуху добрался лишь один самолет из
шести. Сам Сиснерос из-за отказов мотора трижды садился вынужденно — и все
три раза благополучно! Кончилось дело тем, что пришлось отменить последний этап
перелета через море, в котором, как деликатно замечает Сиснерос, «с такими
моторами, весьма возможно, мы утонули бы...».
Какими-нибудь десятью годами раньше подобный ход перелета выглядел бы
совершенно нормально. Достаточно вспомнить хотя бы известный перелет
Петербург — Москва в 1911 году, в котором из девяти стартовавших самолетов
долетел до пункта назначения лишь один, пилотируемый летчиком А. А. Васильевым.
Но то было в одиннадцатом году! А в двадцатых годах, когда уже осталась позади
первая мировая война, авиационная техника сильно продвинулась вперед и во многих
странах появились даже пассажирские воздушные линии, рассказанная Сиснеросом
история могла свидетельствовать лишь об одном — о значительной отсталости
испанской авиации. Нелегко было работать в ней! Для этого требовались и
мастерство, и большая любовь к своему делу. У Сиснероса было в избытке и то и
другое. Характерная деталь: вернувшись после установления в Испании
республиканского строя из эмиграции, Сиснерос — герой восстания на
аэродроме «Куатро виентос» — на вопрос своего товарища по восстанию,
ставшего теперь командующим авиации, какое назначение он хотел бы получить, не
претендует ни на какие высокие должности и, не задумываясь, просится на свою
прежнюю работу — инструктором в летную школу. И на следующий день он уже
был на «скромном, но милом аэродроме в Алькала, чувствуя себя необычайно
счастливым оттого, что снова может летать».
Даже став — уже во время гражданской войны — командующим
республиканской авиацией, Сиснерос продолжал летать сам. «Тот период
вспоминается мне как кошмарный сон, — пишет он. — Я по-прежнему
большую часть своего времени проводил в воздухе, но теперь после боевых вылетов,
вместо того чтобы немного отдохнуть и поспать, должен был идти к министру и
обсуждать с ним текущие дела». Перестать летать в этот момент он не хотел, кроме
всего прочего, еще и потому, что тогда «не имел бы морального права требовать от
летчиков выполнения опаснейших заданий». Это уже не только профессиональное!
Это — этическое.
Советские авторы, очевидцы и участники испанских событий, за исключением
разве что одного Михаила Кольцова, писали о внутренних сложностях и
противоречиях республиканского лагеря с понятной сдержанностью. Сиснерос может
позволить себе, оценивая положение «изнутри», говорить более откровенно. Он
многое проясняет нам в причинах, способствовавших неблагоприятному для
республиканцев ходу событий. Так, например, он считает, что действия
правительственных вооруженных сил, и в частности авиации, «в течение первых
недель определялись ошибочным представлением о характере и масштабах начавшейся
в стране гражданской войны. Мы были убеждены, что, прилагая максимальное усилие,
сможем подавить восстание в течение нескольких дней или, самое большее, недель.
Поэтому действовали так, как если бы каждый день борьбы был последним. В
результате — огромные потери в людях и технике».
И все-таки главная, основная причина победы мятежников заключалась не в
тактических или организационных промахах республиканского командования (хотя и
они сыграли немалую отрицательную роль), а в откровенной интервенции,
предпринятой фашистскими государствами Европы — Германией и Италией.
Сиснерос выражает твердую уверенность в том, что мятеж Франко, вне всякого
сомнения, был бы быстро подавлен, «если бы... республиканцев оставили один на
один с мятежниками».
Но их не оставили один на один.
«Положение нашей авиации с каждым днем становилось все более
трагическим, — продолжает свой рассказ Сиснерос. — Постоянно участвуя
в боях против численно превосходящего нас противника, мы несли большие потери...
Настал день, когда я отдал приказ: «Поднять в воздух истребитель!» — мы
располагали лишь одним самолетом»... А в это время Италия и Германия посылали на
помощь мятежникам одну эскадрилью за другой.
Достаточно взглянуть на карту Европы, чтобы, не говоря о многих других
причинах, понять, насколько трудно было Советскому Союзу оказывать реальную
поддержку республиканцам.