А с особорежимного предприятия не увольняют, как со швейной фабрики: вот тебе трудовая, вали куда хочешь! Посадили бы беднягу Ардона. Или просто убрали: несчастный случай, авария, - не знаю, как они это делают… А я его сохранил. Для будущей жены, для детей. Для квартиры, в которой он сейчас живет. Да и капитан первого ранга - не так уж и плохо…
- Да вы просто благодетель! - с ироничным прищуром покосился на него Сперанский. - И кому же вы еще помогли?
Профессор шмыгнул носом.
- Да многим… Тому же Рыбаченко, к примеру. На вечере встречи напился, развязал язык, стал государственные секреты на стол выкладывать… А за столом этим, хоть и вы- пускники, но люди разные - поди узнай, кто чем дышит… Так до серьезной беды недалеко! Пришлось включить в отчетик… Вот и спрофилактировали его - выйдет на заслуженную пенсию, от секретов отойдет, и все будет хорошо: общественная деятельность, рыбалочка, сто грамм водочки по воскресеньям - отдыхай, радуйся жизни и никакого трибунала не бойся!
Оживленно разговаривая, их обогнали капитан и майор в тяжелых шинелях, которые наверняка не пропускали ветра. Сперанский на миг позавидовал офицерам. И не из-за шинелей, конечно, а из-за молодости, быстрого шага и упругой походки. Им, конечно, виагру и левитру пить не надо…
- Послушайте, а этой вашей Зиночке вы тоже помогали? - под влиянием цепочки ассоциаций вдруг спросил Американец. И попал в точку.
- Конечно! - просиял Носков. - Зиночке в первую очередь! Жилищные условия ей обеспечил нормальные, и вообще…
- Это каким же образом? - Писатель Сперанский с интересом разглядывал коллегу. Ведь если описать его один к одному, то замечательный персонаж получится!
- Да очень просто! - Носков потер ладошки, как делал в минуты явного довольства. - Зинуля из простой семьи: мама троллейбус водила, папа - на стройке крановщиком… Жили в панельной двушке-распашонке, когда брательник ее из армии вернулся, получилось по двое в комнатке… И так развернуться негде, а он, балбес, то друзей приведет, то девчонок каких-то, Зиночке приходилось вечерами напролет на кухне сидеть… Разве это жизнь?
- Ну-ка, ну-ка, - с еще большим интересом смотрел Сперанский. - Неужели вы ей квартиру выхлопотали?
Носков досадливо покрутил головой.
- Да нет, какие у меня квартиры… Тут по-другому вышло. Надумал этот балбес к нам в ракетное поступать, а Зиночка попросила с ним позаниматься, подтянуть по истории партии… Ну, я и взялся с дорогой душой. Занимались, спорили, дискутировали… Я, как обычно, выясняю, откуда ветер дует…
Профессор остановился и поднял заскорузлый палец, будто и сейчас хотел определить направление ветра. Не идеологического, а самого обыкновенного. Но тогда палец следовало послюнить, а он этого не сделал. Зато глаза его многозначительно округлились.
- И замечаю, что нутро у него не наше, не советское! И то ему не так, и это не эдак! «Голос Америки», сучонок, слушает, Солженицыным интересуется. Ну, на фиг нам такой ракетчик?!
- И что дальше? - поторопил рассказчика Американец.
- Да что… Он у меня попросил «В круге первом» почитать. Я дал. А он ехал в автобусе без билета, его в милицию и забрали, а там книжку-то и нашли. А книжка не просто на пишущей машинке отпечатана, нет, типографская, издана в Париже, в издательстве «Посев»! Представляете? Это все равно, как сейчас на нем бы «пояс шахида» обнаружили! А может, и хуже! Это была идеологическая атомная бомба!
Профессор опустил палец и, сгорбившись, двинулся дальше.
- Так чем дело кончилось, благодетель? - ядовито спросил Сперанский.
- Семь лет дали, - печально сказал Носков. - Тогда с инакомыслящими не церемонились. Зиночка очень убивалась. Но комната-то освободилась. И в стратегические войска не попал сомнительный элемент.
Так что, кругом польза…
- А как вас из дела вывели? - профессионально поинтересовался Американец. - Книжку-то вы ему дали!
Напарник пожал плечами.
- Никак. Он сказал, что нашел книжку а парке, на скамейке. Упорный. Никак не хотел сотрудничать со следствием…
- Старая вы гиена, Носков, - Сперанский весело хлопнул по сутулой спине. - Интереснейший экземпляр! Откуда этот мальчик узнал про вашу книгу? Вы же ему рассказали! И предложили прочесть, чтобы потом обсудить, поспорить… Что, не так?
- Не так. Показать книгу я ему действительно показал, но не навязывал. Он сам попросил почитать. Но какое это теперь имеет значение?
- Да такое, что вы вначале человека сожрете, а потом льете крокодильи слезы!
- Не надо так грубо, Иван Ильич, - обиженно пробубнил Носков. - Мы ведь всю жизнь одно дело делаем, и вы вовсе не такой чистый и невинный, как хотите показаться. Я не для себя, я для государства старался. На страже государственной безопасности с младых ногтей стоял, и вот до сих пор… И неприятные вещи делать приходилось, но все ради высшей цели! Ни себя не жалел, ни других!
- И что же, достигли вы этой высшей цели? И Ардон, и тот мальчик, которому вы Солженицына подсунули, и Рыбаченко, да и сколько еще было таких, - они ведь, в конечном счете, никакие не враги и на безопасность государства не посягали! А вы им судьбы сломали, жизни искалечили! А предателя, вражину, шпиона вы, Носков, упустили. Или, точнее сказать - выпустили в стратегические войска. Дали положительную характеристику, благословили… Так что грош вам цена с вашими стараниями!
- Кого вы имеете в виду? - встрепенулся Профессор.
- Еще не знаю. Но ведь мы ищем предателя среди ваших курсантов, верно? - Сперанский ехидно рассмеялся. - Я в таких случаях ошибаюсь редко. Опыт…
- Я вам ничего не говорил, - Профессор замкнулся и замолчал. Настроение у него было испорчено. Хотелось оправдаться, и он мучительно думал - как.
- Тогда, в восьмидесятом… - проговорил Носков спустя несколько минут. - Я слышал, как вы разговаривали с горничной. Я слышал почти все.
- Я разговаривал со многими горничными, - буркнул Сперанский. - О какой именно вы говорите?
- Она ведь тоже была ни при чем. С кенийцами, по крайней мере, в контакт не входила. Ее ведь никто не тронул из наших - ни капитан, ни даже этот бешеный Шульц…
- А-а, вот вы о чем… Ну и что? - оживился Сперанский. - Хотите, чтобы я по вашему примеру вывел какую-то бредовую теорию? Будто бы минет, который я приправил этой девочке, спас ее от верной гибели? Сделал ее здоровой, счастливой, красивой и богатой?
Профессор закашлялся, судорожно нашаривая в кармане платок. Он кашлял и кашлял, едва не выворачиваясь наружу, так что Сперанский не выдержал и похлопал его по узкой согбенной спине. Носков тут же предостерегающе выставил руку: не надо. На этот раз он, похоже, все-таки обиделся.
- Зачем же вы так? - проговорил Профессор, вновь обретя дар речи. - Я к вам со всей душой, как профессионал с профессионалом, говорю о серьезных нравственных проблемах оперативной работы, а вы мне - про минет. Гадко это… Несправедливо.
Сперанский очень внимательно выслушал его и еще какое-то время смотрел на Профессора, словно тот должен был добавить что-то еще, что-то главное… или, наоборот, какой-нибудь циничной шуткой вдруг дезавуировать все вышесказанное. Но так и не дождался и, раздраженно махнув рукой, ускорил шаг.
Через несколько минут они подошли к остановке пригородного автобуса, на котором собирались вернуться в Москву. Под хлипким пластиковым навесом невесело толклись несколько офицеров и курсантов. В стороне стояли в ряд несколько частных таксомоторов.
- Ну что, Профессор, прокатимся с ветерком? - сказал Сперанский. - Или будем автобуса ждать?
- У меня нет денег на такси, предупреждаю сразу, - заявил Носков.