Он печально улыбнулся.
– Они принесут мне только смерть, мистер Роджас, – заявил он с абсолютной уверенностью. – А теперь, если позволите…
Он поднялся и ушел, прежде чем я успел произнести хоть слово, оставив меня размышлять над его фатализмом.
Час спустя я вошел в свой кабинет и плюхнулся в кресло.
– Компьютер, ты выяснил, к кому попали бивни после Таити Бено?
– Нет.
– Переведи две трети располагаемой мощности на наш разговор, а остальное используй на поиски бивней.
– Исполнено, – сообщил мне компьютер. – Что вы хотите обсудить, Дункан Роджас?
– Расскажи мне о масаи.
Кристалл ярко засветился, собирая информацию.
– Масаи – очень агрессивное племя кочевников‑скотоводов, обитавшее в южной Кении и северной Танзании.
– Откуда же у скотоводов агрессивность?
– Они не проповедовали войну, как зулусы, – объяснил компьютер, – но совершали набеги на соседние племена, захватывая их женщин и скот, и немало в этом преуспели. Хотя их число никогда не превышало триста тысяч, одно время они контролировали треть пастбищ Кении и Танзании.
– На какие племена они нападали?
– Главным образом на кикуйю и вакамба, хотя воевали и с луо, нанди и кизи.
– Масаи правили в Кении или Танзании?
– Нет. До колонизации в Восточной Африке границ не было. Потом Кению захватили англичане. После обретения независимости там правили главным образом кикуйю, реже луо и вакамба.
– Но не масаи?
– Нет.
– Это любопытно. Если они брали верх над остальными племенами, почему же они не заняли первые посты в государстве?
– Самым харизматическим лидером борьбы за независимость был Джомо Кениата, кикуйю, и его племя получило все руководящие должности.
– А масаи не возражали?
– Масаи еще столетие продолжали пасти скот, не обращая внимания на социальные и политические изменения. Политика коснулась их лишь в тот момент, когда из‑за кризиса перенаселения государству пришлось выкупать их родовые земли.
– А танзанийские масаи? Почему они не пришли к власти?
– Танзания сначала была германской колонией, потом британским протекторатом. Масаи всегда составляли в этой стране меньшинство, не проявлявшее интереса ни к освободительному движению, ни к формированию независимого государства.
– Все это более чем странно. Получается, что, взяв верх над соседними племенами, масаи добровольно отдали все, чего добились за многие столетия.
– Возможно, отдали не добровольно, – поправил меня компьютер. – Англичане запретили им носить оружие и воевать с соседями.
– Когда это случилось?
– Приблизительно в тысяча девятисотом году Нашей эры.
– После тысяча восемьсот девяносто восьмого года?
– Возможно, и после. Система связи в те времена была очень примитивной, особенно в Африке, и приказы очень долго доходили до исполнителей.
– В тысяча восемьсот девяносто восьмом году убили Слона Килиманджаро, – напомнил я.
– Мы этого не знаем, – возразил компьютер. – Нам известно, что в этом году бивни Слона Килиманджаро впервые продали на аукционе.
– Интересно, нет ли здесь связи?
– Между чем и чем? Я нахмурился:
– Пока не знаю. Масаи выставили бивни на аукцион?
– Архивные материалы неполны и противоречивы, но упоминаний о том, что масаи имели какое‑то отношение к тому аукциону, нет.
Я глубоко задумался, уверенный, что нащупал ниточку, которая может вывести меня к причинам, объясняющим связь между масаи и бивнями, но еще не зная, где и что искать.
– В Британский музей национальной истории бивни попали в тысяча девятьсот тридцать втором году Нашей эры. Так?
– Да.
– Сколь долго пробыли бивни в музее?
– Сто двадцать пять лет.
– Выясни, что случилось с ними потом.
– Приступаю…
ГЛАВА ПЯТАЯ
ПОЛИТИК (2057 г. Н.Э.)
Миллионы фламинго летали вокруг, когда я медленно шел по берегу озера Накуру. Яне стал пить грязную и горькую озерную воду, вырыл яму в склоне холма и терпеливо подождал, пока она наполнится чистой водой.
Я поел листья баобаба, высокую траву, побеги акации, осыпал тело пылью, чтобы уберечься от паразитов и жаркого солнца. Понюхал ветер и обнаружил среди прочего запах цитрусовых. Пошел на запах, набрел на маленькую деревушку и начал опустошать сады, ибо огромное мое тело требовало колоссальной энергии. Туземцы выбежали с копьями и луками, чтобы отогнать меня, но, увидев, с кем имеют дело, склонили головы и захлопали в ладоши, словно признали во мне давно ушедшего Бога, который наконец‑то вернулся к ним.
Три дня я кормился в садах и мог бы задержаться подольше, потому что возраст и битвы юности уже давали о себе знать (на ноге, повыше колена, рог носорога оставил глубокий шрам, а в теле я все ношу три мушкетные пули), но я двинулся дальше на юг, по рифтовому разлому на поверхности матери‑земли, навстречу своей судьбе.
Мэтью Кибо, с крепкой кенийской сигаретой, болтающейся в углу рта, рукавами, закатанными выше локтей, блестящей кожей черепа, проглядывающей сквозь поредевшие седые волосы, поднялся из‑за компьютера, пересек комнатушку, достал из холодильника банку прохладительного напитка, нажал кнопку, увеличивающую скорость вращения вентилятора под потолком.
Февраль в Найроби – месяц жаркий. Кибо вздохнул, стараясь не думать о прибрежном Малинди или своем просторном доме в горах Уганды, где всегда царила прохлада. Он вернулся к креслу, одним глотком ополовинил банку, сквозь грязное окно посмотрел на Городскую площадь, где несколько человек не шли, а плыли (в такую жару не побегаешь) мимо статуи Джомо Кениаты.
Банка опустела, он бросил ее в корзинку для мусора и уже повернулся к компьютеру, когда открылась дверь и в комнату вошел молодой человек в цветастом кикой.
– Вижу, ты тут неплохо устроился, – заметил Том Нджомо.
– Один кабинет ничем не лучше другого, – сухо ответил Кибо. – Как дела в округе Накуру?
– Жарко и сухо, как и везде. – Нджомо усмехнулся. – Я думаю, пыльных смерчей там больше, чем избирателей.
– Бароти внес деньги в избирательный фонд?
– Говорит, что все еще думает, – ответил Нджомо.
– Он лжет, – твердо заявил Кибо.
– Возможно, – согласился Нджомо. – Он пообещал принять решение в ближайшие три или четыре недели.
– Тогда толку от него не будет, даже если он и говорит правду.
– Все так плохо?
– Во всяком случае, не очень хорошо. – Кибо указал на высвеченные на дисплее цифры. – Джейкоб Тику, семьдесят два процента. Джон Эдвард Кимати, двадцать один процент, не определившихся шесть процентов, три остальных кандидата делят между собой один процент.
– А чего ты ожидал? – Нджомо пожал плечами. – Тику – самый популярный президент со времен Джомо Кениаты. Посмотри, чего он добился: занятость растет, инфляция падает, уровень грамотности достиг девяноста процентов, он построил канал от озера Туркана, Запад его любит. Восток обхаживает, защитники дикой природы просто боготворят, не говоря уже о том, что благодаря его настойчивости Замбия и Заир прекратили войну и выработали условия мирного соглашения.