Человек в железном шлеме с гребнем, в панцире, с медными налокотниками на руках, держа в руках пылающую головешку, спускался вниз. Он тяжело дышал. Остановившись у бочки с порохом, человек переложил головешку в левую руку, а правой осенил себя крестным знамением. Затем закрыл глаза и поднес огонь к бочонку с порохом.
На палубе все будто окаменели. Обломки галеона, качавшиеся на волнах, красноречиво рассказывали о том, что сейчас произойдет. Несколько моряков, не в силах вынести ужас этих минут, прыгнули за борт…
Арчи подался вперед, и половица скрипнула у него под ногой. Суеверный испанец обернулся и окаменел. Отрок в монашеском платье смотрел на него укоряющими глазами.
— Бог проклинает мое намерение погубить себя и людей, — простонал католик-капитан и попятился назад.
Дверь, не поддававшаяся топорам, вдруг сама открылась изнутри. Испанец-капитан шагнул на палубу и повалился на колени. За ним, щурясь на яркий свет, появился отрок в черном монашеском одеянии с крестом на груди. Глядя на своего капитана, распростершегося ниц, и остальные испанцы, пораженные не меньше его, выронили из рук оружие и попадали на колени. Через минуту не растерявшиеся англичане обезоружили их всех до одного. Так знаменитый пират Арчибальд Джонс в возрасте десяти лет начал свою морскую жизнь».
До этого момента Юрка читал спокойно, но как только имя монаха дошло до его сознания, он подскочил с места, словно его тряхнул электрический ток. «Аглицкий гость, — значилось на обложке книги. Историческая повесть». Терзаемый страшными предчувствиями, едва не разрывая страницы торопливыми пальцами, Юрка «по диагонали» читал книжку, боясь подтверждения своей догадки. Так и есть. Сэр Арчибальд Джонс, приватир и негоциант, за сокровищами которого Витька с Огурцом ныряли сейчас на ладожское дно, был вымышленным персонажем и никогда в природе не существовал. Значит, не будет никаких сокровищ, не будет никакого корабля, который они хотели подарить клубу юных моряков. Столько стараний, столько усилий — и все зря. Ребята поверили ему, пошли за ним, а он чтение вслух книги не смог отличить от живого человеческого разговора! Вот, оказывается, почему так гладко лилась дедова речь, когда Юрка, на свое горе, услышал ее.
Юрке было плохо. Юрке было худо. Он потушил лампу, в кромешной темноте положил голову на стол и так замер.
Когда в двери заскрежетал ключ, Юрка даже не пошевелился. Дверь отворилась, кто-то зажег лампу, тронул Юрку за плечо:
— Вот ты где, голубчик!
Услышав знакомый голос, Юрка поднял голову. Вместо Левки перед ним стоял родной дед. Из-за его спины выглядывали Кузьмичев, Симашов, Шатков, доктор Тамара Сергеевна. Но после перенесенного удара Юрку уже ничто не могло больше волновать. Безучастно взглянув на деда, он встал и, вяло передвигая ноги, пошел прочь. Он даже не спросил, как Иван Лукич попал на корабль. Смущенное начальство молча двинулось за ним. По дороге к ним присоединился Борька. Заметив его, Юрка остановился и полез в карман. Вытащил кусочек бумажки и протянул брату:
— Скажи, чего ты здесь нарисовал?
— Я рассказывал деду о летней практике и показал место, где на Ладоге у нас будет стоянка. Вот это самое, где мы сейчас стоим.
— Так я и знал.
Юрка отвернулся, и крупные слезы побежали по щекам.
Внезапно до его слуха долетели голоса. Шлюпка с Витькой и Огурцом была еще далеко, и разобрать, чего они кричат, никто не мог. Гребли они как-то странно, рывками, толчками, поминутно вскакивая и начиная кричать. Наконец расстояние сократилось, и Юрка ясно разобрал одно слово:
— Нашли!
Чтобы не упасть, он схватился за борт.
— Нашли! — что есть мочи орал Огурец, раскручивая тельняшку над головой.
Юрка посмотрел на деда, посмотрел на Борьку и, ничего не прочитав на их лицах, вытер пот со лба.
Между тем Витька с Огурцом вскочили на ноги, приложили руки рупором ко рту и пронзительно заорали: — Нашли!!!
ДЕЛА МИНУВШИХ ДНЕЙ
Пока Юрка спал и читал, на корабле кое-что произошло.
— Сегодня, хлопцы, — сказал замполит Владимир Иванович Шатков, я вас познакомлю с одним замечательным человеком. В этих местах он воевал, хорошо знает этот край. Награжден орденами и медалями. Зовут его Василий Петрович Рубцов. Ну а об остальном он расскажет вам сам.
Рубцов выглядел моложаво. При ходьбе он немного волочил ногу, но двигался быстро и легко. В кителе старого образца с глухим стоячим воротничком и в мичманке с белым чехлом Рубцов выглядел так, словно попал на корабль прямо из 1942 года.
— Эх, ребята, — сказал он, улыбнувшись в коротко подстриженные усы. — Даже не знаю, с чего начать. По профессии-то я человек сугубо мирный. Работаю учителем физики. До войны трехтонку водил. Да недолго — всего месяца два. А потом попал совсем на другую машину — линкор.
Вся корма «Москвы» стала сине-белой от форменок и матросских воротников. Юниоры с «Москвы», «Кронштадта» и «Ленинграда», сгрудившись вокруг Рубцова, слушали его простые слова.
— Сам-то я родом с Орловщины. Но никого у меня там не осталось. Вот и решил я остаться здесь, где воевал, где прошла моя боевая юность, где погибли мои друзья.
Не впервые, ребята, дают здесь русские люди отпор своим врагам. Еще при Петре, в 1702 году, пришли сюда шведы на восьми крупных морских судах. Тогда как раз началась великая Северная война. Шведский адмирал Нумберс, крейсируя от Кексгольма до Нотебурга, разорял русские селения по берегам, думая, что нет силы на его силу. Тогда полковник Тыртов посадил на 30 карбасов русских солдат и, дождавшись штиля, напал на неприятеля и взял его суда на абордаж. Сам Тыртов при этом погиб. Но дело было сделано. Два шведских корабля сгорели, один пошел ко дну, два взяты в плен. Остальные поспешили ретироваться.
В Великую Отечественную войну по Ладоге проходила единственная дорога, связывавшая Ленинград с Большой землей, — «Дорога жизни». Днем и ночью, с осени и до весны, пока держался лед, шли по ней машины. С берегов их обстреливала артиллерия фашистов, сверху пикировали самолеты, когда теплело, проваливался под колесами лед…
Рубцов замолчал и посмотрел на спокойную гладь воды.
— Осенью сорок первого взяли нас с корабля, сформировали бригаду морской пехоты и послали в бой. Дрались мы вроде ничего, фашистов уложили по нескольку штук на брата, так что в случае чего не зазорно было помирать. Немец тогда был еще в силе, пер как на рожон. Воевали мы, воевали и попали в окружение. От нашей роты и половины состава не осталось. Что делать? Решили ночью пробиваться к своим.
Из рукопашной живыми вышло нас только четверо. Трое целых и один тяжелораненый. Немолодой уже. Матросы папашей его называли. Лихо дрался. Мы его по лесам до самого Ленинграда донесли. Через несколько дней пришли к нему в госпиталь навестить, а он нас еле узнал. Славный был человек.
— Это почему же был? — внезапно послышался голос. — Рано ты, Василий, взялся друзей хоронить!
Не замеченная никем, к «Москве» давно уже подошла лодка. Сидевший в ней пожилой человек, все больше волнуясь, вглядывался в лицо Рубцова. Наконец не выдержал, вскочил на ноги и прервал рассказ. Рубцов уронил трость, припадая на ногу, шагнул к борту.
— Иван Лукич! Папаша! Да ты ли это?
— Вася, дорогой, честно говоря, и я тебя уже похоронил. А ты вон жив. Назло всем врагам. И молодец молодцом!
Ребята, и Борька в их числе, помогли ему подняться на борт. Рубцов и Иван Лукич шагнули друг к другу, крепко обнялись.
— А как остальные? Володька с Андреем? Справлялся я о вас. Сказали, Вася, что погибли вы. Вот какое дело.