– Но ведь это не совсем справедливо, не правда ли? – с сомнением ответил я. – В конце концов, Добрьяк уже взялся за дело.
– Так же, как я ухаживаю за своей девицей, – возразил Райли и, подняв руку, погладил воздух. – Слишком уж рьяно этот Добрьяк приударил за твоей мошной. Избавься от него.
– Ладно, – пообещал я, хотя втайне сомневался, достанет ли у меня духу войти в контору Добрьяка и объявить ему об отставке. Впрочем, я мог нанять другого поверенного и поручить ему уволить Добрьяка.
– А еще, – продолжал Джек, – тебе следует подумать о надежном вложении этих денег.
– Об этом я как раз предпочел бы не думать, – ответил я.
– Хочешь, не хочешь, а придется, – заявил он. – Не хватало еще, чтобы ты трезвонил мне по поводу потери очередной сотни долларов, пока все твое состояние не улетучится без следа.
– Давай обсудим это потом, – предложил я. – Когда я выпью и малость приду в себя.
– Деньги чертовски большие, Фред, – напомнил мне Райли.
Но я уже и сам это осознал. Триста семнадцать тысяч долларов плюс‑минус пять центов. Более того, триста семнадцать тысяч долларов чистыми, после уплаты налога на наследство, издержек по передаче и прочих сборов и поборов. А первоначальная сумма составляла почти пятьсот тысяч. Полмиллиона долларов. Пять миллионов десятицентовиков. Похоже, у меня и впрямь был какой‑то дядюшка Мэтт. То есть, не дядюшка, а брат бабки, которого так звали и которому я приходился внучатым племянником. Моя прабабка по бабкиной линии со стороны матери была замужем дважды и родила сына во втором браке, а у него, в свою очередь, было три жены, но ни одного отпрыска. (Эти сведения мы получили, второпях позвонив из конторы Добрьяка моей матушке в Монтану.) Дядя Мэтт, или Мэтью Грирсон, почти всю свою жизнь был неудачником и, как полагали, пропойцей. Вся родня поносила его, не желала с ним общаться и отказывала ему от двора. Кроме меня, разумеется. Я не сделал дяде Мэтту ни единой гадости, главным образом потому, что сроду о нем не слыхал: мои родители были людьми добропорядочными и никогда не упоминали об этой неприятной личности в присутствии детей.
Но именно моя нечаянная доброта и принесла мне удачу. Дядюшка Мэтт не хотел завещать деньги ветеринарной лечебнице или учреждать стипендии для студентов‑паралитиков, а родню свою презирал не меньше, чем она его. Но только не меня. Похоже, он интересовался мной, издалека наблюдал мою жизнь и понял, что я – такая же одинокая душа, как он сам, отторгнутая от поганой семейки и живущая в соответствии с собственными желаниями. Не знаю, почему он так и не познакомился со мной. Возможно, из боязни, что при ближайшем рассмотрении я окажусь ничем не лучше любого другого родственничка. Но, как бы там ни было, он наблюдал за мной и, вероятно, считал, что между нами существует некая общность. А в итоге взял да и оставил мне все свои деньги.
Происхождение этих денег было весьма туманным. Восемь лет назад дядюшка Мэтт подался в Бразилию, увезя туда кое‑какой капиталец, о размерах которого никто ничего не знал. По‑видимому, он долго копил эти деньги. Так или иначе, спустя три года дядька воротился домой с полумиллионом долларов в наличных деньгах, самоцветах и ценных бумагах. Похоже, никто понятия не имел, как ему удалось сколотить такое состояние. Более того, мать сообщила мне по телефону, что родня даже не подозревала о богатстве дядюшки Мэтта. «Очень многие люди относились бы к Мэтту совсем иначе, знай они о его состоянии, уж ты мне поверь», – сказала мать.
И я ей поверил.
Последние несколько лет дядюшка Мэтт жил здесь, в Нью‑Йорке, в квартире гостиничного типа на Южной Сентрал‑Парк‑авеню. Двенадцать дней назад он умер и был скромно предан земле, после чего поверенный Маркус Добрьяк вскрыл завещание.
Последние несколько лет дядюшка Мэтт жил здесь, в Нью‑Йорке, в квартире гостиничного типа на Южной Сентрал‑Парк‑авеню. Двенадцать дней назад он умер и был скромно предан земле, после чего поверенный Маркус Добрьяк вскрыл завещание. В числе прочих указаний было и такое: не уведомлять меня о кончине дядьки и завещательном отказе имущества, пока не будет покончено со всей правовой путаницей. «Мой племянник Фредерик – человек ранимый и чувствительный, – говорилось в завещании. – Присутствие на похоронах может взволновать его, а от канцелярской волокиты у него начнется зуд».
Вот так‑то. На все про все Добрьяку понадобилось двенадцать дней.
Впрочем, в моем нынешнем состоянии я бы предпочел, чтобы волокита длилась двенадцать лет. Или двенадцать веков. Я был обладателем сотен тысяч долларов, я сидел в баре в обществе Райли и ждал, когда принесут «джек дэниэлс» со льдом, но при этом испытывал лишь тошнотворный страх.
Ну, да худшее было еще впереди. Когда нам принесли виски, и я единым духом ополовинил свой бокал, Райли сказал:
– Фред, давай‑ка внесем ясность в вопрос о деньгах, а потом поговорим и о другом.
– О чем, например?
– Сначала разберемся с деньгами.
Я подался вперед.
– Хочешь знать, откуда они взялись?
Похоже, Райли удивился.
– Разве ты еще не догадался?
– Как это? Что‑то я тебя не пойму.
– Фред, ты когда‑нибудь слышал о Мэтте Грее по кличке «Короткая Простыня»?
Имя показалось мне знакомым, но очень и очень смутно.
– О нем писал Маурер? – спросил я.
– Не знаю, возможно. Это мошенник со Среднего Запада, которому было уже за сорок, когда он выстелил треть страны пустыми расписками, будто октябрьский листопад.
– Моего дядьку звали Мэтью Грирсон, – напомнил я.
– "Короткую Простыню" тоже, – ответил Джек. – Мэтт Грей – нечто вроде рабочего псевдонима.
Я нетвердой рукой потянулся за бокалом. Хоть он и был наполовину пуст, тем не менее, я ухитрился облить виски большой палец. Проглотив остатки питья, я облизал палец, посмотрел на Райли, похлопал глазами и сказал:
– Стало быть, я унаследовал триста тысяч долларов от мошенника?
– И теперь надо подумать, где безопаснее всего их хранить.
– От мошенника, – повторил я. – Райли, неужели ты не понимаешь?
– Понимаю, понимаю, – раздраженно ответил он. – Фред, мне не до шуток.
Я хихикнул.
– А еще говорят: пусти свой хлеб по водам, – я расхохотался вголос.
– От мошенника! – Теперь я буквально покатывался со смеху. – Я получил в наследство свои собственные деньги! – Вскричал я и аж захрюкал, поперхнувшись воздухом.
Райли подался вперед и влепил мне оплеуху, после чего сообщил:
– У тебя начинается истерика, Фред.
Да, верно. Я извлек из бокала два кусочка льда, сунул один в рот, а другой прижал к щеке, которая горела огнем после полученной оплеухи: у Райли была тяжелая рука, ирландская.
– Полагаю, это пошло мне на пользу, – рассудил я.
– Вот именно.
– Тогда спасибо.
– Что‑нибудь не так? – подозрительно спросила подбежавшая официантка.
– Да, – ответил Райли. – В стаканах ничего нет.
Официантка взяла со столика бокалы, смерила нас еще одним подозрительным взглядом и удалилась.
– Вопрос в том, что ты намерен делать с деньгами, – продолжал Райли.
– Наверное, куплю слиток золота.
– Или Бруклинский мост, – угрюмо буркнул Джек.