Что его особенно восхищает, так это то, что модель снабжена экспериментальным ремнем безопасности из экстрагибкой стали, а салон обит кожей.
— У меня такое впечатление, будто я сажусь в самолет, — говорит он, прилаживая ремень вокруг своего брюха. — Ты думаешь, это надежно?
— Похоже.
Я прошу его, чтобы он успокоил Фелицию и заглянул к садовнику посмотреть, не объявился ли вдруг… Он обещает, пытается тронуться с четвертой скорости, но это у него не получается. Тогда он включает первую и исчезает.
В двадцать двадцать зал дискуссионных собраний Белькомба архиполон.
Белькомбежцы явились толпой не столько для того, чтобы оценить красноречие и программу кандидата, сколько для того, чтобы посмотреть, убьют ли его. Это зрелище, которое нельзя пропустить. Представьте себе, на следующий день объявят, что кандидата убили из автоматической винтовки в то время, когда он излагал свои политические убеждения. Они бы очень сожалели, если бы прозевали подобное.
Ахилл Ляндоффе — человек лет сорока с посеребренными сединой висками. Это крупный мукомол, который намолол много муки и денег, ибо выглядит очень элегантно. Он высок, выигрышно сложен (он выиграл три кубка по теннису и один по водному поло), у него открытый взгляд, резкий, напористый голос, повелительные жесты. В нем невольно проступает мужчина, созданный, чтобы командовать и зарабатывать деньги.
Его выход на эстраду встречен шквалом аплодисментов, предназначенных прославить его мужество. Он простирает руки, прося тишины. Затем проникновенным тоном и во взвешенных выражениях отдает должное памяти своих столь трагически ушедших из жизни соперников. Он говорит о том, насколько тяжело видеть гибель двух человек, которые не разделяли его идей, но которые тем не менее заслуживали уважения. Ему аплодируют.
Он делает заявление, касающееся его веры в эффективность действий полиции. Виновный будет найден и наказан! Здесь, мне кажется, он слишком далеко забросил поплавок.
Сумасшедший, который как Джек-Потрошитель рыщет по городу в жажде новой крови, не помешает Франции жить спокойно!
Что касается лично его, он выполнит до конца свою миссию, чем бы ему ни угрожали. И если ему суждено погибнуть, то он отдаст свою жизнь стране, надеясь, что она разумно ею распорядится и что грядущие поколения.., тра-ля-ля!
Новые и новые аплодисменты.
Затем Ахилл Ляндоффе излагает основные направления своей программы.
Отныне и впредь он намерен поступать, как и прежде, но значительно лучше!
Ему устраивают овацию.
Он выпивает стакан минеральной воды и начинает развивать проблемы градостроительства в своем избирательном округе. Он говорит о прачечных, о дорожной службе, об асфальтированных дорогах, школах, клубах, стадионах, столовых на производстве, о пенсионерах и т, д, и т, п.
Лучше бы я пошел в кино и посмотрел фильм “Рука моей подружки в штанах сутенера”. Собрание заканчивается “Марсельезой”, которая, хотя и звучит громко, не обходится без фальшивых нот.
Покидая зал, я думаю, что Тучный был прав: никаких проблем — на сей раз именно Ляндоффе выиграет прогулку в Бурбонский дворец. Смерть его противников позволит ему заполучить депутатское кресло. Тут меня озаряет. Стоп-стоп, а вдруг в самом деле!
И в который раз я наношу удар в щиколотку моему воображению, чтобы помешать ему нестись галопом. Что же это такое приходит мне в голову!
Мы же не в Чикаго, в те славные времена, когда запросто убивали одного за другим кандидатов в губернаторы.
Я подхожу к коллегам, которым поручена охрана доблестного кандидата. Они внимательно наблюдают за ним, в то время как он вовсю пожимает руки белькомбежцам.
— Не спускайте с него глаз, ребята, до самых выборов, — рекомендую я.
— Не беспокойтесь, господин комиссар. Мы постоянно попарно следим за ним и спим в его прихожей.
— Ладно.
Если с ним что случится, нам всем придется, сколько нас тут есть, изучать объявления в “Франс-суар” о найме на работу.
Я бросаю последний взгляд на Ляндоффе. Этот мукомол по-прежнему окружен толпой. Его поздравляют, ему пожимают руку. Короче, он предстает как герой.
Я возвращаюсь в Сен-Тюрлюрю. Мне хочется ощутить добрый запах полей и расцеловать мою Фелицию.
Глава 9
Несмотря на поздний час, в комнате моей мамы еще горит свет. Полоска желтого света пробивается из-под ее двери, и, когда мой проворный шаг завершает восхождение по лестнице, дверь эта приоткрывается, и я вижу половину ее робкого силуэта.
Она меня узнает и появляется целиком, такая маленькая, такая успокаивающая в своем сером платье с кружевным воротничком.
— А, это ты, сынок, — тихо говорит она.
Я ее журю:
— Почему ты еще не спишь, мама? Ты сегодня много веселилась или что?
— Я ждала тебя, я была немного обеспокоена.
— Но я ведь тебе передал через Берю, что вернусь поздно.
Она хмурит брови.
— Я не видела господина Берю!
Внезапно мне сводит скулы. Мое астральное сухожилие рвется, образуя трещину в цилиндре и люфт в дифференциале. Я вхожу в ее комнатку, оклеенную обоями, которая с тех самых пор, как ее заняла мама, пахнет альпийской лавандой.
— Не шути, мама! Толстяк не появлялся вечером?
— Уверяю тебя! Господин Морбле ждал его, тасуя карты до десяти часов вечера. Он велел поставить в холодильник божоле, поскольку считает, что так лучше пьется.
Говоря это, она стряхивает пыль с лацканов моего пиджака, пыль, которую могут заметить только глаза матери. Своего сыночка она хочет видеть чистеньким и опрятненьким!
Озадаченный, я шмыгаю носом. Это исчезновение ни о чем хорошем не говорит.
— Послушай, Берю хотел вернуться домой именно из-за Морбле и их белотных планов. Специально для этого он взял машину в комиссариате.
— Только бы он не попал в аварию! — беспокоится Фелиция.
— Сейчас узнаю, — говорю я, бросаясь к лестнице.
Я вхожу в телефонную будку гостиницы и бужу почтовую даму. Она говорит мне “Алла!” вместо “Алло!”, потому что зевает так, что у коммутатора отваливается челюсть.
— Соедините меня с жандармерией, — приказываю я.
Она соединяет. Раздается еще один заспанный голос, который произносит “Алле-о!"
— Это жандармерия?
— Ну и что-с-с? По какому деду-с-с-с? — ворчит голос, подтверждая своим произношением, что он принадлежит местной национальной жандармерии.
— Говорит комиссар Сан-Антонио!
Секунда оцепенения, потом торопливый голос:
— А, превосходно! Весьма польщен! Садитесь, господин комиссар!
Его внезапное пробуждение сопровождается испугом.
— Скажите, сегодня сообщалось о каком-нибудь дорожном Происшествии вечером?
— Ни о каком, господин комиссар!
— Вы уверены?
— Абсолютно, мадемуазель!
Он опять засыпает, этот соня. Просто немыслимо!
— О'кэй, спасибо!
— Я полностью к вашим услугам, могу я вам предложить?..
Решительно, дело осложняется. Я внезапно вспоминаю, что советовал Тучному заглянуть по дороге к Матье Матье. Предположим, он так и сделал, а там случилось что-то непредвиденное. Фелиция, склонившись над перилами, тревожно спрашивает:
— Есть что-нибудь новое?
— Никакого несчастного случая сегодня, мама, не зарегистрировано. Я пойду немного пройдусь.
Прежде чем направиться к руинам садовника, я вытаскиваю из кобуры моего дружка “пиф-пафа” и кладу его рядом с собой на сиденье. Обогнув рощицу и выехав на грунтовую дорогу, ведущую к дому Матье Матье, я замечаю при лунном свете автомобиль Берю и с тяжелым сердцем мчусь к нему. Что случилось с Толстяком? Несомненно, что-то серьезное!
Со стороны водителя дверца открыта, и оттуда торчат две ноги. Я останавливаюсь и бегу туда сломя голову.