Последним в коллектор ушел Чегевара. Он нащупал в кармане халатика бесшабашной Гали специальный психиатрический ключ и закрыл дверь душевой. Решетка за ним лязгнула, вставая на место. Андрей Константинович Скобель прижал к груди узелок со всем необходимым для побега и ухнул вниз по скользкой трубе коллектора. На память о нем под гулкими сводами душевой осталось гулять эхо старой песни:
По тундре, по широкой дороге,
Где мчит курьерски-и-ий…
Канализация большого города — структура очень вонючая, но жизненно необходимая. Здесь находят свое логическое завершение шикарные банкеты в элитных ресторанах и скромные студенческие завтраки из хрустящих отходов быстрого приготовления. Сюда стекают благоуханные воды из джакузи и помойные потоки из пролетарских бань. Можно сказать, что именно здесь и плавают истоки демократии.
Среди этих пахучих истоков плыли пятеро. Побег из дурдома протекал по широкой фановой трубе. Лидировал Артур Александрович Кнабаух. Он держал в руках тусклый фонарик и судьбу экспедиции. Его преследовала медсестра Булкина, с упорством, присущим одиноким женщинам. Гонка шла по колено в сточных водах. Что придавало ситуации некоторый трагизм.
По пятам за ними шлепали экстрасенс Рыжов и Чегевара. Шествие замыкал Коля-Коля, отрабатывая на ходу серию из тринадцати прямых в голову. Ему было скользко, как на мокром от пота и крови ринге, и он радовался натуральным условиям тренировки.
— Господа, — не оборачиваясь крикнул Кнабаух, — где-то здесь будет поворот на волю. Согласно плану — справа!
— Скорее бы! — крикнул в ответ Рыжов.
— Мужчина, вы не могли бы подождать? — страстно шепнула Галя в стройную спину Артура Александровича.
— Приди ко мне, любимая! — энергично воскликнул Кнабаух и прибавил ходу.
Они еще какое-то время убегали из застенков психиатрии. Вот-вот должен был открыться путь к свободе. Но все не открывался. Вожделенный правый поворот, обозначенный на плане Потапыча буквой «X», что, несомненно, читалось как «икс», пропал в вонючем мареве канализации. На шестом часу побега в группу коварно пробрались нехорошие предчувствия. Как всегда бывает при погружении в дерьмо, они не замедлили сбыться.
— Мы заблудились? — робко спросил экстрасенс Рыжов, чувствуя, как в забитые нечистотами чакры приникает ужас.
— Вы на удивление проницательны, идиот! — ответил Кнабаух, не останавливаясь.
— Я сейчас обижусь, — сообщила его идеально постриженному затылку Галя, надувая губки.
Погоня ей наскучила. Желание понемногу убывало. К концу первого дня побега оно сошло на нет от усталости и голода. Булкина поняла, что в очередной раз попала в плен собственной абсолютно патологической страсти к мужскому полу. Она остановилась и строго сказала:
— А куда это мы, собственно, идем?
— На волю, — прохрипел сзади Чегевара, — как ты и хотела.
Следующие двое суток Галя, проникшись общей задачей, покорно брела и вяло думала, зачем ей понадобилось на волю.
* * *
Четвертое отделение бурлило. Исчезновение пациентов и медсестры взорвало покой психбольницы. Начальство кипело от возмущения. В замкнутых коридорах метались разнообразные комиссии. В кабинете заведующего лились реки коньяка, смывая пятно с репутации.
В результате проверок выяснилось, что врачи работают хорошо, лекарства хранятся верно и кормление пациентов налажено без нарушений. О чем и составили акт.
Естественно, про такую ерунду, как побег, в суматохе забыли. Куда и зачем сорвались психопаты, выяснять не стали. Все равно в правовом государстве ловить ихватать граждан без судебного решения не рекомендовалось. Даже Ельцин с Горбачевым спокойно ездили по развалинам Империи, ничего не опасаясь.
Что тогда говорить о ни в чем не повинных придурках, на совести которых не было завалящей заварушки в Приднестровье. Не поминая уж Белый дом и Чечню.
Примерно так рассуждал главврач больницы, подписывая выписные эпикризы задним числом. И Скворцов-Степанов смотрел на него со старинной фотографии с одобрением. Короче говоря, беглых придурков выписали в день побега. По причине если не совсем полного выздоровления, то несомненного улучшения.
Лишь пациенты четвертого отделения, овладев интеграцией, вели себя беспокойно. Без ежедневных собраний им было неуютно и пусто. По инерции в холле вечерами кучковался народ. Но вождя не находилось, и психи грустили разобщенно, каждый о своем. Уравновешеннее всех себя вели шизофреники. Они монотонно пищали в пространство о переменах на четвертом отделении, обращаясь к кольцам Сатурна. Космос миролюбиво молчал в ответ, и им было уютно.
На второй день после исторического побега к ним подсел старик Потапыч. Дед тихонько кашлянул, незаметно привлекая внимание шизиков, и шепнул крайнему «связисту»:
— Я за тобой три дня наблюдаю.
Шизофреники продолжали многозначительно попискивать. Аксакал понимающе хмыкнул, покровительственно похлопав одного из них по колену:
— Вызываете? Не дойдет у вас сигнал, не дойдет. Точно говорю!
Пищание стало громче. Ближайший сосед Потапыча нервно отдернул ногу. Старик тут же среагировал:
— Ты не суетись. Все равно, кроме Потапыча, никто не поможет. Потапыч знает! Здесь в восьмидесятом один такой лежал. Так он репортажи с Олимпиады на другую галактику транслировал!
В тонком писке шизофреников появились гудящие нотки. Дедок хитро улыбнулся:
— Ага! Значит, договоримся! Как связь наладится, вы мне на Москву сеанс организуете, лады?
Проволочные усики-антенны опасливо качнулись. Путаница из проводов зашевелилась. Потапыч истолковал это как подписание договора о сотрудничестве. Он достал из кармана пухлый зеленый конверт и положил на колени ближнему шизику:
— Бери, не бойся. У меня еще много. Проект бюджета на шесть лет вперед. Сбросите на спикера Думы. Пусть утверждают смело!
Старик подмигнул, бодро поднимаясь с места. К установлению бесперебойного контакта со Вселенной он подошел со знанием дела. Собрав в кулак торчащие из шизофреников провода, он потащил образовавшийся кабель в сторону телевизора.
Головы в шлемах из проволоки качнулись следом, провожая его тревожными взглядами. Потапыч ловко прикрутил оголенные контакты на вилку телевизора и прицелился в темные жерла отверстий телевизионной розетки…
От прямого соединения с Госдумой и Андромедой под напряжением в двести двадцать вольт шизиков спас Семен Барыбин. От звучного подзатыльника аксакала снесло с ног. На весь холл зарокотал мощный бас санитара:
— Вот сволочь старая! Опять небось: «три дня наблюдал»?! До сих пор на кухне дыра в стене! — Семен перевел дух и заорал, все больше распаляясь: — Мы оттуда летчика! На самолете из торшера! С твоим письмом в ООН! Три дня вынимали!!!
* * *
Поворот обнаружился на второй день пути. Правда, не направо, а как раз наоборот — вниз. Группа ухнула по пояс. Вонь усилилась. Глухая ненависть к Артуру Александровичу тоже. Всем хотелось есть и на воздух. Чегевара вспомнил лагерное прошлое и вроде бы нечаянно потрогал бредущего впереди экстрасенса. За место скопления питательных веществ.
— Крысы!-панически пискнул Рыжов.
— Корова…— буркнул Чегевара.
Еще через час начался лабиринт из труб и колодцев. Кнабаух остановился и веско произнес:
— Господа, по правилам прохождения лабиринта сворачиваем только влево.
— Гасить тебя надо, по понятиям, — злобно прошептал Чегевара, — Сусанин…
Дорога в переплетении канализационных ходов далась трудно.