Порта Оттоманская подняла орду на газават, чтоб очистить от неверных Узун – земли в междуречье Днестра и Буга. Турецкое войско – пешее и конное, янычары и спаги вставали под боевые бунчуки. Взвилось знамя полумесяца на мачтах боевых кораблей, чтоб нанести сокрушительный удар по Российской державе, вернуть под скипетр падишаха отторгнутое гяурами Крымское ханство.
Суклея, Чобручи, Валегоцулово, Липецкое, хутора и одинокие землянки были обращены в тлеющие пепелища. На левом берегу Буга и в Польской Украине появились беглецы, потерявшие близких и трудами нажитое, истерзанные и обезумевшие от горя.
В пограничных селах на украинской стороне ударили в набат. Все, кто мог держать в руках ружье или саблю, соединились в загоны. На холмах ставились дозоры.
В церквах и костелах прихожане молились за упокой души убиенных, с амвонов попы и ксендзы держали призывные проповеди.
Казачий есаул Федир Черненко первым в Киеве взял в руки саблю, зарядил пистоли и, конечно же, сменил власяницу [9] на добрый кунтуш.
Кликнул Федир хлопцев, которые хотели бы постоять за веру христианскую, отмстить за злую долю хлебороба в Ханской Украине, за поруганных полонянок, посеченных детей, за оскверненные храмы.
Стекались славные хлопцы на постоялый двор чернобрывой кумы Соломии. Не увяла слава казачья, не опустели пороховницы, не стали щербатыми сабли.
Когда о сборах сотни прослышали его превосходство царский генерал с офицерами разных чинов, то казакам они не велели выступить в Ханскую Украину, а приказали дозорами держать кордоны вдоль Синюхи до самого Богополя. Регулярного войска здесь была самая малость. Между тем, борони боже, свирепым эдисанцам ворваться в Умань, не говоря о Белой Церкви. Федир Черненко был лихим рубакой и добрым есаулом. Человек среди казаков начальственный, он знал и послушание. Поэтому Федир отказался от намерения пробиваться с сотней на юг до самого моря, а стал в караул на берегах Синюхи. Служба была трудная: днем и ночью, в дождь, зной и стужу в караулах ни сна, ни отдыха. Безгранично было неприятельское коварство. Прошли лето и осень. Ходили слухи об осаде регулярным войском и казаками Очакова.
В середине ноября 1788 года наступили ранние и крепкие морозы. После первых заморозков наступила лютая зима: воробьи коченели на лету, лопались стволы деревьев, голодные волки забирались в кошары и резали овец. Речки в ту очаковскую зиму покрывались толстым льдом. Не было никакой возможности пробить полынью и добраться до воды. В селах и на хуторах люди довольствовались колодцами, несмотря что колодезная вода была несомненно хуже речной. Суда, стоявшие на якорях в Днепровско-Бугском лимане, сковало льдом. Стужа продолжалась до конца месяца, пока дул норд-ост.
29 ноября норд-ост перешел в ост, 30 ноября в свирепый зюйд-ост, который принес оттепель, в Каркинитском заливе поднялась и обрушилась на корабли небывалой силы волна, ломая и круша лед. На многих судах льдом протерло обшивку ниже ватерлинии, в трюмы стала поступать вода, которую с трудом в большом изнеможении отливали за борт матросы. Одна за другой плавучие батареи скрывались в ледовой пучине или выбрасывались на мель. Все канонерки запрашивали помощь, но подать ее с берега не было никакой возможности. Де-Рибас и офицеры его штаба с берега в подзорные трубы глядели на развернувшуюся драму. Рушились плоды тяжких трудов, бессонных ночей, сверхчеловеческого напряжения кораблестроителей, тех, кто лил и доставлял в эти края пушки, лишались жизни солдаты и матросы.
Де-Рибас внешне был спокоен, пожалуй, слишком спокоен к удивлению офицеров, видевших его в деле. Но внешняя невозмутимость была не в соответствии с его состоянием внутренним.
Все чувства были в возмущении, все в нем кипело и переворачивалось, с каждой затонувшей батареей на лиманское дно опускалась частица его самого.
Когда ветер утих и волна упала, то из 50 канонерок и 5 баркасов на плаву оставалось 25 и те с большими повреждениями, в совершенной непригодности для боевого использования. Суда, только сошедшие со стапелей, стояли без артиллерийского вооружения. Новых пушек не было.
Наступал год 1789. Из донесений, поступающих от заграничных агенций следовало, что Турция усиленно готовится к новым битвам на суше и на море.
Де-Рибас вновь был в трудах, конечная цель которых состояла в восстановлении флотилии и тем самым в надежном противостоянии турецким морским силам.
Ему вновь пришлось подымать затопленные огнем русских батарей легкие турецкие суда – лансоны и превращать их в свои канонерки. Так открывалась возможность наискорейше пополнить и укрепить лиманскую флотилию для военных действий против неприятеля на мелководье.
Скорое возрождение лиманской флотилии вызывалось и тем, что канонерки назначались также для десантирования пехоты в предстоящих сражениях. Эта де-Рибасова затея была исполнена черноморскими казаками с проворством, достойным удивления и похвалы. Хоть строительство канонерок и затруднялось при крайней недостаточности корабельного леса на степном юге.
По минованию зимы и весны сотня Федира Черненко переправилась через славную речку Синюху там, где она впадает в Буг, у местечка Голта. Тогда Синюха была не то, что ныне. В ней в изобилии водилась разная живность: сазаны, караси, лещи и кит-рыба, на которой держалась земля от Киева до Херсона, а возможно и дальше. Самое удивительное, что ныне и представить немыслимо – в Синюхе была настоящая вода, так что можно было утолить жажду и не отдать Богу душу ни в тот же час, ни по прошествии времени. Синюха была приметна по синему цвету и прозрачности. В ту пору не бросали в речку всякую дрянь.
Лошади у казаков не бог весть какие, не то что в царской кавалерии – под чепраками и в белых чулках да с лебедиными шеями. Казачьи лошади малы статью, не на что глядеть, но неразборчивы в корме, выносливы на переходах хоть в пургу, хоть в зной, не прилипчива к ним и разная хворь. Не было равных казачьим коням в скачке от погони и в преследовании неприятеля. Для речной переправы казаки не нуждались ни в понтонах, ни в лодках. Их скакуны были добрыми пловцами. Достаточно было вцепиться коню в хвост, чтоб одолеть столь широкую и глубокую речку, как Синюха, хоть в ней и случались водовороты. На другом берегу казачьи кони шумно фыркали, отряхивали воду и тяжело поводили боками. Не успеет казак надеть сухие шаровары и жупан, которые при переправах обыкновенно связывались в узел и клались на спину коня, как его верный четвероногий спутник уже мирно щипает траву.
Просторы вдоль дороги от Киева до Синюхи, сколько казак мог окинуть глазом, были холмистыми, в буйных рощах, между ними – села и хутора, белые мазанки под соломенными и камышовыми крышами, посреди дворов скирды сена, круторогие волы, а иногда и пригожая молодица с ладным станом и тонкими бровями. Как поведет она очами на казака с густой чуприной, то он непременно приосанится, натянет поводья и даст коню шпоры, отчего тот начнет гарцевать, как будто в нем бес.
На открытых полях вокруг хуторов и сел колосилась пшеница, тянулись зеленые нивы льна и конопли.
За Синюхой пошла ковыльная равнина. Весною и летом в тот год шли частые дожди. Ковыль вымахал с лошадиный рост.
На пути казачьей сотни теперь встречались одни развалины и пепелища. На берегах больших рек и малых речушек, у проточной воды замечались изредка и одинокие землянки. От недоброго глаза они скрывались в раскидистых деревьях, кустарниках и плавнях. Там жили престарелые запорожцы.