Главное, что у нас появился хоть какой-то план действий. Ники, ты его тоже одобряешь?
Вопрос был задан явно для формы, ибо не бывало случая, чтобы его величество возражал против чего-то, одобренного старшим из своих дядьев.
- Да-да, дядя Кир, целиком и полностью.
- Отлично. Полковник, садитесь, берите шифр и составляйте послание... - Его высочество, заложив руки за спину, прошелся по гостиной. - "Согласны. Нужна отсрочка в семь дней. За каждый день готовы выплачивать по сто... нет, по двести тысяч рублей. Передача порциями, ежедневно, в любом месте и в любое время, но с непременным предъявлением пленника". Ну как? - спросил он, причем не у своих августейших родственников, а у Фандорина.
- Неплохо, - предерзко ответил тот командующему императорской гвардией. - Но я бы п-прибавил: "Иначе сделка не состоится". Линд должен понять, что мы признаем его карту сильной и готовы заплатить дорогую цену, но вить из себя веревки не дадим.
***
Высокие гости не разъехались и после принятия трудного решения, ибо Фандорин высказал твердое убеждение, что ответ от Линда последует в самом скором времени: такими же световыми сигналами, телеграфом (в Александрийском дворце имелся аппарат), телефонным звонком или каким-нибудь совершенно необычным способом. Эраст Петрович сказал, что однажды в подобных обстоятельствах послание от доктора влетело в окно вместе со стрелой, пущенной с большого расстояния.
Подумать только - самодержец всероссийский, генерал-адмирал флота, командующий гвардией и московский генерал-губернатор терпеливо ожидали, когда им соблаговолит ответить какой-то проходимец! Уверен, что ничего подобного в русской истории не происходило со времен тильзитских переговоров с Корсиканцем, но Бонапарт по крайней мере был император.
Чтобы не терять времени даром, великие князья стали инструктировать высочайшего племянника по части приема иноземных послов и августейших особ, прибывающих на торжества. Именно в этих встречах и состоит главный политический смысл коронации, ибо под видом протокольных аудиенций нередко решаются многие деликатнейшие вопросы межгосударственных отношений, делаются ответственнейшие дипломатические демарши, составляются новые альянсы.
Безусловно, его величество был еще слишком неопытен в подобных тонкостях и нуждался в наставлении. Не говоря уж о том, что покойный государь, бывший не очень высокого мнения об умственных способностях цесаревича, не считал нужным посвящать его в секреты высшей дипломатии. К примеру, новый император лишь после вступления на престол, да и то не сразу, узнал, что направление русской внешней политики тайным образом повернулось в совершенно противоположную сторону: хотя по видимости мы остаемся другом его величества кайзера, нами заключен негласный оборонительный союз со злейшим врагом германцев Францией. И это был далеко не единственный сюрприз для молодого наследника.
Инструктаж носил весьма щекотливый характер, и я, убедившись, что на столе есть все необходимое, счел за благо удалиться. Щекотливость состояла не столько даже в секретности сведений, сколько в сугубо родственном тоне, который приняла беседа. Дело в том, что его императорское величество не очень быстро усваивал сказанное, и августейшие дядья стали терять терпение, иногда употребляя в адрес племянника выражения, возможно, допустимые между близкими родственниками, но немыслимые в присутствии слуг.
Что ж, у меня были собственные гости, хоть и менее именитые, но несравненно более взыскательные. Устроив господина Фандорина, полковника Карновича и князя Глинского в большой гостиной, где мой помощник Сомов подал им кофе и сигары, я отправился в лакейскую, маленькую уютную комнатку на первом этаже, расположенную по соседству с кухней. Там пили чай дворецкий генерал-губернатора Фома Аникеевич, дворецкий старшего из великих князей Лука Емельянович, камердинер его величества Дормидонт Селезнев и фандо-ринский японец Маса.
Я попросил мадемуазель Деклик время от времени заглядывать к моим гостям, чтобы они не чувствовали себя покинутыми - и еще для того, чтобы чем-нибудь занять бедную женщину, раздавленную обрушившимся на нее несчастьем. Отлично знаю по собственному опыту, что в минуту тяжких нравственных страданий нет лучшего средства, чем исполнение светских обязанностей. Помогает держать себя в руках.
Войдя в лакейскую, я обнаружил там кроме бледной, но по видимости совершенно спокойной гувернантки, еще и мистера Фрейби, сидевшего чуть поодаль от всей компании с неизменной книжкой в руках. Впрочем, удивляться тут было нечему. На улице шел дождь, английские джентльмены отправились на свой вынужденный променад, и мистеру Фрейби, должно быть, прискучило сидеть у себя в комнате. Всякому дворецкому известно, что лакейская - это нечто вроде гостиной или, выражаясь на британский манер, клуба для старшей прислуги.
В первый миг присутствие англичанина меня расстроило, поскольку я намеревался провести с моими гостями собственный тайный совет, однако сразу же вслед за тем я вспомнил, что мистер Фрейби не понимает по-русски ни единого слова. Что ж, пусть сидит читает.
Обслуживал нас новый лакей Липпс, в опытности и вышколенности которого я уже имел возможность убедиться. Он и сам превосходно понимал, какому важному экзамену сейчас подвергается, и делал всё безукоризненно - я следил за ним со всей возможной придирчивостью, но никаких оплошностей не заметил. Я велел Липпсу находиться за дверью, ибо разговор для его ушей не предназначался, и когда нужно было что-то принести или убрать, звонил в колокольчик. Чухонец быстро, но без спешки - то есть именно так, как положено - исполнял требуемое, и снова исчезал за дверью.
Более строгих и понимающих ценителей лакейского искусства, чем мои гости, верно, было не сыскать во всем белом свете. В особенности это касалось почтенного Фомы Аникеевича.
Следует пояснить, что у нас, слуг, своя иерархия, зависящая отнюдь не от статуса наших господ, а исключительно от опыта и достоинств каждого. И по этой иерархии главным из нас вне всякого сомнения являлся Фома Аникеевич, дворецкий его высочества Симеона Александровича, самого младшего из августейших дядьев. С Лукой Емельяновичем мы были примерно на равных, а вот Дормидонт, царский камердинер, при всем блеске занимаемой им должности почитался в нашем кругу еще подмастерьем. Он и сам знал свое место, сидел скромно, не откидываясь на спинку стула, старался поменьше говорить и побольше слушать. Общее мнение на его счет было такое: способный, наблюдательный, умеет учиться и далеко пойдет. Из хорошей дворцовой семьи, да оно и по имени-отчеству видно - Дормидонт Кузьмич. Все наши, из природных служителей, получают при крещении самые простые, старинные имена, чтоб в мире был свой порядок и всякое человеческое существо имело прозвание согласно своему назначению. А то что за лакей или официант, если его зовут каким-нибудь Всеволодом Аполлоновичем или Евгением Викторовичем? Один смех да путаница.
За полтора года нового царствования Дормидонт изрядно вырос в мнении дворцовых знатоков. Чего стоит хотя бы тот случай в Ливадии, сразу после кончины прежнего государя, когда новый император, пребывая в расстроенных чувствах, едва не вышел к соболезнующим в погонах и без черного банта. Селезнев поймал его величество за локоть, когда уже распахнулись двери, и в пять секунд поменял погоны на эполеты, да еще успел прикрепить к аксельбанту траурный креп. То-то был бы конфуз!
Но, конечно, до таких орлов, как Фома Аникеевич или покойный Прокоп Свиридович ему еще далеконько. Фоме Аникеевичу выпал тяжкий крест - состоять при такой особе, как Симеон Александрович. Одно слово - не позавидуешь. Сколько раз Фома Аникеевич уберегал его высочество от стыда и срама! Если у генерал-губернаторской власти в Москве еще сохраняется хоть какой-то авторитет, то лишь благодаря великой княгине Елизавете Феодоровне да дворецкому.
А про Прокопа Свиридовича, служившего камердинером при Александре Освободителе, в нашем кругу рассказывают легенды.