Изнутри дом выгорел, крыша провалена. Но подвалы уцелели. Там у Культи резиденция. Видите молодца?
Приглядевшись, я заметил, что с улицы ответвляется покатый съезд в ворота, много ниже уровня мостовой. Спиной к воротам стоял и лузгал семечки какой-то парень в таком же, как у Фандорина, картузе.
- Часовой? - догадался я.
- Да. Подождем.
Не знаю, сколько времени продолжалось ожидание, потому что мой хронометр остался в ливрее (вот еще к списку убытков: серебряный наградной брегет, его было жальчее всего), но не час и не два, а больше - я уж и подремывать стал.
Вдруг я не столько услышал, сколько почувствовал, как Фандорин напрягся всем телом, и мою дрему сразу как рукой сняло.
Снизу донеслись приглушенные голоса.
- Шило, - сказал один.
- Лузга, - откликнулся другой. - Проходь. С цидулкой?
Ответа на этот непонятный вопрос я не расслышал. Приоткрылась и снова закрылась дверца, врезанная в ворота, и снова стало тихо. Часовой зажег цигарку, его лаковый козырек тускло блеснул в лунном свете.
- Всё, пошел, - шепнул Фандорин. - Ждите здесь. Если махну - спускайтесь.
Минут через десять к дому разболтанной походочкой приблизилась узкая фигура. Оглянулась через плечо, пружинисто сбежала к часовому.
- Здорово, москва. Стенку сторожишь? Разумеется, это был Фандорин, но в его речи зачем-то появился явный польский выговор.
- Вали куда шел, - неприязненно ответил тот, суя руку в карман. - Или пером брюхо пощекотать?
- Для цёго пером? - засмеялся Фандорин. - На то шило есть. Шило, сразумел?
- Так бы и говорил, - проворчал часовой, вынимая руку. - Лузга. Ты чей будешь, полячок? Из этих, что ли, из варшавских?
- Из этих. Мне к Культе.
- А нету его. И нынче не сулился. Завтра, грил, к ночи ждите. - Бандит понизил голос (но в тишине все равно было слышно) и с любопытством спросил. - Говорят, лягаши зарыли вашего главного?
- Точно, - вздохнул Фандорин. - И Близну, и ёсче троих хлопцев. Где Культя-то, слышь? Дело у меня до него.
- Он мне докладов не сказывает. Сам знаешь, полячок, какие теперя тулумбасы. Шныркает где-то, с утрянки носу не казал. Но завтра железняк будет. И нашим всем на сход объяву дал... Вас, варшавских, много осталось?
- Та трое, - махнул рукой Фандорин. - Вацек Кривой за голована. А ваших?
- С Культей считай семеро. Чё за майдан завтра, не знаешь?
- Не-а. Нам ницёго не ломят, за сявок держат... Кликуха твоя как, москва?
- Кода. А ты кто?
- Стрый. Поручкаемся?
Они пожали друг другу руки, и Фандорин, поглядев по сторонам, сказал:
- Вацек про дохтура какого-то базарил. Не слыхал?
- Не, про дохтура балаки не было. Культя про какого-то большого человека сказывал. Я ему, какой такой человек? Да у него разве дознаешься. А про дохтура не базарил. Что за дохтур-то?
- Бес его знает. У Вацека тож болтало короткое. Так нет Культи?
- Сказано, завтра к ночи. Да ты захода., побазлань с нашими. Только у нас, Стрый, не как на других малинах - вина не нальют.
- А в черви-козыри?
- Нет такого заводу. За картишки Культя с ходу яблоком в сопло. Слыхал про яблоко-то?
- Кто ж про него не слыхал... Не, не пойду. У нас веселее. Завтра зайду. К ночи, говоришь?
Тут издали - от немецкой кирхи, что смутно темнела вдали - донесся бой часов. Я насчитал двенадцать ударов.
10 мая
- Вот прямо на энтот таратай и подваливай, - сказал Кода, мотнув головой в сторону кирхи. - Культя наказал сходу аккурат в полночь быть. Ладно, полячок, еще позыримся.
Фандорин вразвалочку пошел прочь, а меня пихнул в бок японец, показав жестом, что пора слезать с крыши.
Про то, как я, теперь уже в полной темноте, спускался по водостоку, рассказывать не буду. О таком лучше не вспоминать. Ободрал руки, вконец дорвал многострадальные кюлоты, да еще и спрыгнул прямо в лужу, но главное - руки-ноги не переломал, и то слава Тебе, Господи.
Долго, даже когда уже ушли с Хитровки, не могли нанять извозчика. Разглядев получше нашу компанию, ночные ваньки, ни слова не говоря, нахлестывали своих лошадок и исчезали в ночи. Причем у меня создалось впечатление, что наибольшее сомнение у извозчиков вызывали не Фандорин с Масой, а именно моя оборванная и перепачканная персона.
Наконец, сели - уже у самой Китайгородской стены. Всю дорогу я волновался, что Эраст Петрович снова откажется платить, а у меня самого не было ни гроша.
Но нет, на сей раз он расплатился, и даже щедрее нужного, словно за обе ездки сразу.
Идти через ворота в моем нынешнем виде мне представлялось неуместным, и я с некоторым смущением предложил снова перелезть через ограду, хотя, видит Бог, за минувший день налазился по заборам и крышам уже более чем достаточно.
Однако Фандорин, глядя на ярко освещенные окна Эрмитажа, просвечивавшие сквозь деревья, покачал головой:
- Нет, Зюкин, пойдемте-ка мы лучше через ворота. А то, пожалуй, еще п-подстрелят.
Лишь теперь я сообразил, что горение окон в столь поздний час - признак странный и тревожный. Около ворот кроме обычного привратника стояли еще двое в штатском. А, приглядевшись, я заметил, что и в саду, по ту сторону ограды маячат какие-то фигуры. Господа из дворцовой полиции, больше некому. Это могло означало только одно: в Эрмитаж среди ночи зачем-то пожаловал государь.
После долгих объяснений у входа, закончившихся вызовом Сомова и унизительным опознанием моей личности (нужно было видеть выражение лица московского помощника, когда я предстал перед ним в этаком виде), нас пропустили, и, подходя по аллее к дому, я увидел несколько экипажей. Происходило явно что-то из ряда вон выходящее.
В прихожей меня ждало еще одно испытание: я лицом к лицу столкнулся с гувернанткой.
- Mon Dieu! - воскликнула она, захлопав глазами и от изумления забыв о нашем уговоре объясняться только по-русски. - Monsieur Zyukin, qu'est-ce qui c'est passe? Et qui sont ces hommes? C'est le domestique japonais? (Боже! Господин Зюкин, что случилось? И кто эти люди? Это японский слуга? (фр.))
- Это я, мадемуазель, - поклонился Фандорин. - Мы с Афанасием Степановичем совершили небольшой вояж по московским д-достопримечательностям. Но это пустое. Расскажите лучше, как прошла ваша встреча. Видели ли вы мальчика?
Тогда-то я и узнал обстоятельства, при которых ее величество лишилась своего сапфирового склаважа.
- Скверно, что жандармы пустились в погоню, озабоченно произнес Эраст Петрович. - Делать этого ни в коем случае не следовало. Опишите к-карету.
Мадемуазель, наморщив лоб, сказала:
- Чёхный, пыльный, окно с rideau... На колесо восемь rais... Иголка?
- Спица, - подсказал я.
- Да-да, восемь спица. На двехь, нет, двехца - хучка из медь.
- Правильно! - вскричал я. - Ручка на дверце кареты, которую я видел, была в виде медного кольца! Фандорин кивнул:
- Что ж, они два раза использовали одну и ту же к-карету. Линд слишком в себе уверен и слишком невысокого мнения о русской полиции. Это неплохо. Опишите человека, который отобрал у вас ридикюль.
- Высокий. Глаза кохичневые. Нос немножко кхи-вой. Усы и бохода хыжие, но по-моему ненастоящие, склеенные. Outre cela (Кроме того (фр.)) ... - Мадемуазель задумалась. - Ah, oui! Ходина на левый щека, вот тут. - И пальцем дотронулась до моей щеки, отчего я вздрогнул.
- Ладно, уже кое-что, - одобрил Эраст Петрович.
- А что тут происходит? Я видел п-перед домом экипажи царя и великих князей.
- Я не знаю, - жалобно произнесла мадемуазель, окончательно переходя на французский. - Мне ничего не говорят. Все смотрят так, будто я во всем виновата. - Она обхватила себя за локти, сглотнула и сказала уже сдержанней. - Кажется, случилось что-то ужасное. Час назад в дом доставили какой-то пакет, маленький, и все забегали, зазвонили телефоны. Полчаса назад прибыл его величество, а только что приехали принцы Кирилл и Симон.