- Два клоуна, - с презрением бросила Коломбина, последний раз взглянула на крюк и направилась к выходу.
Кто бы мог подумать, что франт из Аваддоновой квартиры встретится ей вновь, да еще не где-нибудь, а в доме Просперо!
Он выглядел почти так же, как во время предыдущей встречи: элегантный, с тросточкой, только сюртук и цилиндр не черные, а пепельно-серые.
- Здравствуйте, с-сударыня, - сказал он со своим характерным легким заиканием. - Як господину Благовольскому.
- К кому? Здесь таких нет.
Лица Коломбины он в полумраке разглядеть не мог, а вот она сразу его узнала - под козырьком крыльца горел газовый светильник. Узнала и ужасно удивилась. Ошибся адресом? Однако какое странное совпадение!
- Ах да, прошу извинить, - шутливо поклонился случайный знакомец. - Я хотел сказать: к господину Просперо. В самом деле, я ведь строжайше предупрежден, что здесь не принято называться собственным именем. Вы, верно, тоже какая-нибудь Земфира или Мальвина?
- Я Коломбина, - сухо ответила она. - А вы-то кто?
Он вошел в прихожую и теперь смог разглядеть ту, что открыла ему дверь. Узнал, но не выказал ни малейшего удивления.
- Здравствуйте, таинственная незнакомка. Как говорится, гора с горой не сходится. - Погладил по головенке дремлющего на девичьей шее Люцифера. - Привет, малыш. Позвольте представиться, мадемуазель Коломбина. Мы с господином Благо... то есть с господином Просперо условились, что здесь я б-буду зваться Гэндзи.
- Гэндзи? Какое странное имя!
Она все не могла уразуметь, что означает это загадочное появление. Что заике было нужно в квартире самоубийцы? И что ему нужно здесь?
- Был в стародавние времена такой японский принц. Искатель острых ощущений, вроде меня.
Необычное имя ей, пожалуй, понравилось - Гэндзи. Жапонизм - это так изысканно. Стало быть, не "сиятельство" и даже не "светлость", поднимай выше - "высочество". Коломбина саркастически хмыкнула, однако следовало признать: франт и в самом деле был удивительно похож на принца, ну если не японского, то европейского, как у Стивенсона.
- Ваш спутник был японец? - вдруг осенило ее. - Тот, которого я видела на Басманной. Вот почему он всё говорил про самураев и взрезывание живота?
- Да, это мой камердинер и ближайший д-друг. Кстати, напрасно вы тогда обозвали нас клоунами. - Гэндзи укоризненно покачал головой. - Маса к институту самоубийства относится с огромным почтением. Как, впрочем, и я. Иначе я бы здесь не оказался, верно?
Искренность последнего утверждения представлялась сомнительной - больно уж легкомысленным тоном оно было сделано.
- Непохоже, чтобы вы так уж рвались покинуть этот мир, - недоверчиво произнесла Коломбина, глядя в спокойные глаза гостя.
- Уверяю вас, мадемуазель Коломбина, я человек отчаянный и способен на чрезвычайные и даже немыслимые п-поступки.
И опять это было сказано так, что не пбймешь, серьезно человек говорит или насмешничает. Но здесь она вдруг вспомнила рассказ дожа про "интереснейшего субъекта", и неожиданное явление "принца" сразу разъяснилось.
- Вы, верно, и есть тот самый гость, о котором говорил Просперо? - воскликнула Коломбина. - Вы сочиняете японские стихи, да?
Он молча поклонился, как бы говоря: не отпираюсь, он самый и есть. Теперь она взглянула на франта по-новому. Тон его и в самом деле был легким, в углах губ угадывалась полуулыбка, но глаза смотрели серьезно. Во всяком случае, на досужего шутника Гэндзи никак не походил. Коломбина наконец нашла для него подходящее определение: "необычный экземпляр". Ни на одного из соискателей не похож. Да и вообще, таких типажей ей прежде видеть не приходилось.
- Пришли, так идемте, - сухо сказала она, чтоб он слишком много о себе не понимал. - Вам еще предстоит пройти испытание.
Вошли в салон, когда Гдлевский заканчивал декламацию и готовился выступать Розенкранц.
Различать близнецов оказалось совсем нетрудно. Гильденстерн объяснялся по-русски совсем чисто (он закончил русскую гимназию) и был заметно жизнерадостней характером. Розенкранц же все писал что-то в пухлом блокноте и часто вздыхал. Коломбина частенько ловила на себе его скорбный остзейский взгляд и, хоть в ответ смотрела непреклонно, всё равно это молчаливое обожание было ей приятно. Жаль только, что стихи немчика были так чудовищны.
Вот и сейчас он встал в торжественную позу: ступни в третьей позиции, пальцы правой руки растопырены веером, глаза устремлены на Коломбину.
Безжалостный дож оборвал его после первой же строфы:
- Благодарю, Розенкранц. "Вздыхать и плакать чистою слезой" по-русски сказать нельзя, но сегодня у тебя получилось уже лучше. Господа! Вот кандидат на место Аваддона, - представил он новенького, который остановился в дверях и с любопытством оглядывал гостиную и собравшихся.
Все обернулись к кандидату, он слегка поклонился.
- У нас принято устраивать нечто вроде поэтического экзамена, - сказал ему дож. - Мне довольно услышать несколько строчек из стихотворения, написанного претендентом, и я сразу могу сказать, по пути ему с нами или нет. Вы сочиняете необычные для нашей словесности стихи, лишенные рифмы и ритмичности, поэтому будет справедливо, если я попрошу вас сложить экспромт - на заданную мной тему.
- Извольте, - ответил Гэндзи, нисколько не смутившись. - Какую тему вам угодно предложить?
Коломбина отметила, что Просперо обратился к нему на "вы", что само по себе было необычно. Очевидно, не повернулся язык называть этого внушительного господина на "ты".
Председательствующий долго молчал. Все, затаив дыхание, ждали, зная: сейчас он огорошит самоуверенного новичка каким-нибудь парадоксом или неожиданным сюрпризом.
Так и вышло.
Отбросив кружевной манжет (сегодня дож был одет испанским грандом, и этот наряд весьма шел к его бороде и длинным волосам), Просперо взял из вазы красное яблоко и с хрустом впился в него крепкими зубами. Пожевал, проглотил, взглянул на Гэндзи.
- Вот вам и тема.
Все переглянулись. Что за тема такая?
Петя шепнул Коломбине:
- Это он нарочно. Сейчас срежет, вот увидишь.
- Надкушенное яблоко или вообще яблоко? - уточнил задачу испытуемый.
- А это уж решать вам.
Просперо удовлетворенно улыбнулся и сел на свой трон.
Пожав плечами, словно речь шла о сущей безделице, Гэндзи произнес:
Яблоко прекрасно
Не на ветке и не в желудке,
А в миг паденья.
Все подождали, не будет ли продолжения. Не дождались. Тогда Сирано покачал головой, Критон довольно громко хихикнул, зато Гдлевский одобрительно покивал, а Львица Экстаза даже вскричала: "Браво!"
Коломбина, уже приготовившаяся насмешливо скривиться, приняла задумчивый вид. Раз двое корифеев что-то усмотрели в диковинном сочинении принца Гэндзи, значит, оно небезнадежно. Но главное слово, разумеется, оставалось за дожем.
Просперо подошел к Гэндзи и крепко пожал ему руку:
- Я не ошибся в вас. Именно так: суть не в скучном бытии и не в посмертном гниении, а в катарсисе превращения первого во второе. Именно так! И как коротко, ни одного лишнего слова! Ей-богу, у японцев стоит поучиться.
Коломбина покосилась на Петю. Тот пожал плечами - видно, тоже, как и она, не нашел в изреченном афоризме ничего особенного.
Новый соискатель прошелся по салону и удивленно произнес:
- Я был уверен, что интервью с верховным жрецом клуба самоубийц, напечатанное в "Курьере", - глупая мистификация. Однако обстановка комнаты описана точно, да и достопочтенный дож, похоже, списан с натуры. Неужто такое возможно? Вы встречались с корреспондентом, господин Просперо? Но зачем?
Наступило неловкое молчание, ибо Гэндзи, сам того не зная, затронул весьма болезненную тему. Злосчастная статья, довольно точно изложившая взгляды Просперо и даже напрямую процитировавшая некоторые его излюбленные максимы, вызвала в клубе настоящую бурю.