Комсомольцы единодушно согласились. Кудрявый декламатор взял поручение на себя, на этом стали расходиться.
– Как диспут? - обратилась к Андрею Виракова.
– Энергичные ребята, ветрены разве что.
– Горячие, да верные, - рассмеялась Надежда. - Наша ячейка - одна из сильнейших в городе.
– Я заметил.
Зал опустел, и они остались одни.
– Какие планы на вечер? - спросила Виракова.
– Буду устраиваться - получил комнату.
– В каком месте, коли не секрет?
– На улице Коминтерна, двадцать восьмой дом.
– Знаю, хорошее жилье.
Андрей подумал, что она наверняка знает еще многое.
– Раз уж зашел разговор, Надежда, может, подскажете, где купить постельное белье? Я, видите ли, с колес, не на чем спать.
Виракова нахмурила лобик:
– Магазины уже закрыты… Есть способ помочь! Идемте в молодежное общежитие, завхоз - мой добрый приятель, разживемся на время постельными принадлежностями, айда!
Глава VIII
За проходной Виракова и Рябинин повернули направо и пошли мимо рабочих бараков. Улочка была немощеная, пыльная, со сточными канавами вместо обочин.
– Пройдем через двор восемнадцатого дома, за ним - общежитие, - пояснила Надежда и свернула на тропинку.
На скамейке у входа в барак курил трубку мужчина. Андрей узнал в нем Ковальчука. Старый рабочий молча проводил их взглядом.
Встреча с Ковальчуком смутила Рябинина. То ли оттого, что он увидел его в компании с Вираковой, то ли от неожиданности.
На газоне перед общежитием молодежь играла в футбол. Лабутный стоял в воротах и что-то орал бекам. Других знакомых Андрей не заметил. Надежда оставила его у кромки поля и пошла в барак. Игроки действовали умело - тренировались, видно, частенько. Форварды бегали в видавших виды, но настоящих бутсах, остальные - в рабочих ботинках или сапогах. Детвора, крутившаяся тут же, подавала вылетавший в «аут» мяч. В воздухе звенели первые нетерпеливые комары.
Вскоре появилась Виракова, нагруженная белым полотняным мешком.
– Душевный мужик Кузьмич! Выделил вам белье под мою ответственность, - она опустила на траву мешок. В мешке Андрей увидел подушку, солдатское одеяло и сероватые, но чистые простыни.
– Большое вам спасибо, Надежда, за услугу. Я ваш должник.
– Перестаньте, - засмеялась она. - Идемте-ка вас обустраивать!
– Это комсомольская инициатива? - съехидничал Андрей.
– Скорее личная. Вы - человек новый, вам помочь нужно.
Рябинин взвалил мешок на плечи, и они двинулись в обратный путь.
Дойдя до опустевшего рынка, взяли извозчика. Виракова назвала катание в пролетке барскими замашками, однако произнесла она это шутливо, со смехом.
Они покатили по улице Красной Армии. Андрей приглядывался к Надежде: «Кокетничает, юлой вертится. Подушку достала…»
Грязноватая и дрянная со стороны рынка улица Красной армии чудесным образом видоизменилась - стала широкой, мощенной булыжником; появились высокие дома, высыпала оживленная публика. Показалось ярко освещенное крыльцо под вывеской «Парадиз». Вдоль тротуара - экипажи и авто, мужчины в смокингах и дамы в мехах.
У Андрея захватило дух. Он зажмурил глаза и широко открыл их вновь - видение не исчезло. Надежда заметила его удивление.
– «Парадиз» - самое дорогое казино в городе, место сборищ биржевых тузов и богатейших нэпманов. Клоака!
Пролетка медленно провезла их мимо сверкающей, манящей «клоаки». На другой стороне светился ресторан «Ампир»: бемское стекло, разноцветные огни. У входа - швейцар в ливрее и несколько застывших женских фигур. «И эти выжили!» - подумал Рябинин.
– Проститутки, - подтвердила Виракова. - Сколько ни борется уголовка и убкомол - тщетно. Буржуазный атрибут - где нэпман, там и они.
Андрей вспомнил, как в восемнадцатом его полк захватил штабной обоз одной из частей Красной армии.
Кроме награбленного добра там был десяток «буржуазных атрибутов». «Древние профессии живут вечно, а эта - древнейшая». Бес дергал за ниточки, подзуживал спросить Надежду: попадаются ли среди проституток комсомолки? «При такой безработице, как у нас в Совдепии, наверняка случалось». Он вспомнил о расстрелянной им Маньке-Пистолет - бывшей проститутке, воевавшей в войсках Тухачевского, ставшей комсомолкой и изгнанной за «моральное разложение». Она и его бойцов пыталась учить марксизму, да не вышло - его «браунинг» помешал.
***
– Приехали, барин, двадцать восьмой дом! Соблаговолите двугривенный, - объявил извозчик, останавливая пролетку.
Виракова спрыгнула на тротуар, буркнув:
– Сам ты барин, рвач старорежимный.
Андрей расплатился, и они поднялись наверх. Комната Надежде понравилась, в особенности отдельный вход.
– Удобно! - заключила она, подняв пальчик.
Грязь на полу и окнах Виракова решила «ликвидировать».
– Кто у нас в двадцать восьмом? Лукерья, бывшая наша соседка! Сейчас разживемся ведром и тряпками, а заодно и хоть какой-нибудь посудой. Во временное пользование.
– Под вашу ответственность, - поддакнул Андрей.
Надежда исчезла за дверью, а он уселся на диван и закурил. «Пусть творит, что хочет».
Через час отмытая Вираковой комната сверкала чистотой. Они сидели за столом и пили чай, заваренный в чайнике соседки, из позаимствованных у нее же чашек. Заварка, кстати, была тоже Лукерьи.
Раскрасневшаяся от уборки и чая Надежда самодовольно спросила:
– Чтоб вы делали, товарищ Андрей, без меня?
Он рассмеялся:
– Пропал бы от пыли, грязи и без чая горячего.
Надежда прыснула в блюдечко - пила она по-купечески, из блюдца; она и походила на купеческую дочку: круглолицая, румяная. Правда, не полная, как кустодиевские купчихи, а стройная, с мускулистыми ногами и высокой грудью.
– На заводе давно работаете? - поинтересовался Андрей.
– Два года. После трудшколы поступила в фабзавуч, получила разряд слесаря, по направлению попала на завод. Начинала в механосборочном по специальности, сейчас год как в табельщицах, - рассказывала Виракова.
– Там же?
– Угу, в механосборочном. Хочу осенью на рабфак попробовать. А может, и нет - на заводе интересно. Успею, я еще молодая, мне в июне только девятнадцать исполнится.
– Годы летят быстро, Надюша. Мне двадцать семь, а чувствую себя стариком, - не согласился Рябинин.
– У вас, Андрей Николаич, жизнь-то какая! Борьба, война. Помню анкету вашу.
Она пододвинула стул ближе:
– Расскажите мне о войне, ну пожалуйста!
В сгущающихся сумерках блестели ее голубые глаза, влажный ротик чуть приоткрылся. Андрей взял в руки папиросу, вопросительно взглянул на Надежду. Она нетерпеливо кивнула, и Рябинин закурил.
– Война, Надюша, штука тяжелая. Сейчас о войне пишут бравурно, как и подобает победителям. А вот когда она идет, война-то, и ты видишь ее лицо каждый день, это - совсем другое.
– Страшно?
– Трудно. Война - как непосильная работа, от которой нельзя избавиться ни днем, ни ночью. Окопная грязь, кровь, трупы, падеж лошадей, голод, нехватка боеприпасов, дезертиры, частый идиотизм приказов…
– Что значит «идиотизм»? - не поняла Надежда.
– А то и значит, что приезжает на фронт некий чин, ну, к примеру, из Реввоенсовета, обстановки не знает, расстреливает командиров, отдает непонятные приказы, двигает части. Бывало такое.
– Неужели, скажем, товарищ Троцкий не знал обстановки и мог давать неправильные указания? - недоумевала Надежда.
– Вполне, - пожал плечами Андрей. - Обстановку доложили, а она изменилась. Нередко ситуация менялась по пять раз в день.
Надежде было трудно это понять, и она сменила тему:
– Андрей, вы Троцкого видели?
– Не приходилось.
– А Тухачевского?
– Нет.