В мастерской и в кузнице работали два работника, в преданности которых Вебер был уверен, потому что они уже не раз исполняли его заказы.
Леса, которые должны были поддерживать механическую птицу, мало-помалу поднимались; металлические цилиндры спаивались, приставлялись на места, соединялись в суставы. Каучуковые правильные перья прикреплялись к искусственным крыльям.
Доставлены были от Моризо и составные части машины, которые должны были образовать череп и грудную клетку.
Благодаря стальным брускам, части машины могли двигаться, как члены живой птицы.
— В механизме все связано между собой, — сказал по этому поводу Анри. — Если бы стальные бруски не были изобретены для велосипеда, вы не могли бы теперь заставить вертеться крылья птицы, милый Вебер!
— Ба! В силу необходимости, их изобрели бы теперь!
— Вы так уверены? — улыбнулся Анри. — Но теперь они у нас есть. Остается поработать еще дней двенадцать, и механическая птица будет готова.
Трудно было поверить этому, взглянув на машину, которая пока представляла из себя только огромный скелет. Стальные ребра проходили от полого внутри железного болта, заменяющего спинной хребет, к грудной клетке. Шея состояла из колец, или звеньев. К ней прикреплен был череп, в котором должны были помещаться двигатель и кормчий. Вместо глаз было вделано два полупортика. В хвосте, напоминающем по форме хвост ласточки, должен был находиться руль. Крылья прикреплены к плечам. От хвоста до клюва машина имела двадцать пять метров длины, шириною была в пять метров при сложенных крыльях и тридцать восемь при раскрытых крыльях. Размеры головы достигали пятнадцати кубических метров. Вместимость грудной клетки равнялась ста десяти кубическим метрам. Свет проникал сверху, снизу и с боков, в решетчатые оконца.
Надо было облечь этот скелет покровами непромокаемой парусины и поставить на место детали мотора: шатуны, рычаги, передаточные ремни и тому подобное.
— Как назовете вы свою машину? — спросил Жерар, любуясь сооружением.
— Я предложил бы назвать ее « Альбатросом», что соответствовало бы величине ее крыльев.
— Это название было бы неточным, — возразил Вебер, — в сравнении с этой механической птицей настоящий альбатрос — сущий воробей. Моделью моей птицы могла послужить гигантская птица из «Тысячи и одной ночи», или та птица, голова которой выставлена в Jardin des Plantes рядом с китом, или мадагаскарская птица«рок», ископаемые яйца которой имеют два метра длины; одним словом, то, что научным термином можно было бы назвать«epiornis».
— «Эпиорнис», то есть«сверхптица» было бы гораздо понятнее, чем«сверхчеловек» Ницше! — сказал Анри, одобрительно кивнув головой. — Ну, что же? Назовем наш воздушный корабль«Эпиорнис». Но главное, надо поскорее устроить машину.
— Мне не очень нравится это название. Оно будет непонятно для профанов. К чему нам латинские названия? Наша механическая птица громадна. Она будет подниматься в воздух, под лазурный свод неба. Назовем же ее попросту —«Лазурным гигантом»!
ГЛАВА II. Капитан Рено. Николь Мовилен
Когда господин Массе вернулся из Африки в Европу, он возобновил знакомство с бывшим своим товарищем по лицею, капитаном Рено, которого в семье Массе все любили за его честный и прямой характер. Капитан Рено вышел в отставку и страшно скучал, когда наши изгнанники вернулись на свое старое пепелище в Пасси. Он узнал, что свобода и досуг, которые кажутся такими желанными в дни, когда человек трудится через силу, до переутомления и начинает роптать на непосильную работу, теперь не удовлетворяют его. Он скучал по своей былой деятельности, по Алжирским полям, среди которых прожил почти всю жизнь; он задыхался в своей маленькой квартире холостяка на бульваре Гувион-Сен-Сир. Когда Массе пришел к нему, он признался ему, что умирает от скуки.
— Отчего бы вам не сражаться за буров? — спросил его раз Массе. — Семьи у вас нет, вы здоровы и бодры, как тридцатилетний мужчина, военное искусство известно вам до мелочей, и вы могли бы принести столько пользы. На вашем месте я решился бы, право!
— Это блестящая мысль! — вскричал капитан, который мог похвастать храбростью, но не воображением.
И он действительно отправился в Трансвааль сражаться за правое дело. Несколько месяцев о нем не было ни слуху ни духу. Наконец в один прекрасный день он вернулся: он потерял в бою правую руку, но был очень доволен походом. Восторженно отзывался он о смелости, выносливости, военной ловкости буров. Члены семьи Массе подметили, однако, что капитан чем-то озабочен.
— Анри! — воскликнул он наконец, найдя предлог, которого, очевидно, искал. — Покажите мне ваши владения. Я думаю, каштановые деревья великолепны в это время года.
— К вашим услугам! — ответил молодой человек, видимо волнуясь, в то' время как все присутствующие переглянулись между собой.
Они сошли с веранды на лужайку, полюбовались цветочными клумбами, заботливо устроенными Ле Геном, Линой и Колеттой, потом прошли в каштановую аллею.
— Я привез вам вести, друг мой, — сказал вдруг капитан, лишь только они удалились настолько, что их нельзя было видеть с веранды, — и вести грустные. Мне казалось, что лучше сообщить их вам с глазу на глаз. Когда видишь сочувствие своему горю на лицах близких и любящих людей, его труднее переносить.
— Капитан! — вскричал Анри, бледнея. — Я боюсь понять вас. Ради Бога, прямо к делу, без предисловий. Благодарю вас за желание пощадить меня, но говорите, да говорите же скорее. Какова бы ни была роковая весть, которую вы мне сообщите, я готов выслушать вас. Я угадал ее и так. Николь… мадемуазель Мовилен?..
Капитан утвердительно кивнул головой.
— Она умерла? — задыхаясь, проговорил молодой человек. Он побледнел и должен был прислониться к дереву, чтобы не упасть.
— Нет! Нет! Тысячу раз нет! — растерянно кричал в отчаянии капитан. — Анри, очнитесь! А я-то хотел его подготовить! Скотина! Анри, послушайте! Она жива, слышите, жива! Она деятельна и энергична, как всегда.
— Жива! — повторил Анри, точно во сне. — Так что же вы хотели сказать?
— Она в плену. Я боялся сказать вам это сразу, но напугал вас своими предисловиями, идиот я этакий! Решительно, я не создан дипломатом.
— Взята в плен? — сказал молодой человек с выражением глубокого горя. — Бедная Николь! Какие лишения она испытывает! Знаю, как грубые враги обращаются с благородными противниками, когда те попадают в их руки. Они мстят женщинам и детям за удары, наносимые их самолюбию горстью героев! Вы уверены, что она попала в плен? — Луч надежды, казалось, загорелся в нем. — Может быть, это ложный слух. Они уже столько раз хвастали, что им удалось захватить в плен кого-нибудь из семьи Мовиленов. Несколько раз Мовилены действительно отдавались в руки врага, но никогда живые. Скажите, капитан, кто вам сказал, что Николь в плену?
— Я видел это собственными глазами! — отвечал капитан.
— Мне казалось, что вы сражались по большей части в Капланде, что вы не были там, где Мовилены как львы боролись за свою независимость, за свой очаг. Если бы я знал, что вы с ними встречались, я давно спросил бы вас о них!
— Два месяца тому назад я попал в самый Трансвааль, на границу Родезии. Там я встретился с этой замечательной девушкой. Мы вместе сражались против врага. Там нас обоих взяли в плен: меня, потому что я лежал без сознания, с оторванной рукой, ее, потому что лишь только кончилось сражение, она стала обходить раненых, как сестра милосердия.