При дворе и было-то реестровых, что предсказатель погоды да лозоходец из Руттердаха, приезжий. Да и они, скорее всего, особой силой не обладали, больше на науки полагались. Ни первый, ни второй не смогли бы, пожалуй, и камина разжечь при помощи чародейства.
В кабинете Радовита главное место занимали книги. Они стояли на этажерке простой и безыскусной, из светлого дерева, очевидно, ореха; лежали раскрытые и с закладками на столе, залитом лучами солнца из распахнутого настежь окна; громоздились стопкой в углу, а одна даже уютно умостилась на кресле. Пячкур взял ее в руки прежде чем сесть. Погладил пальцами кожаный переплет, прочитал название: «Сочинение высокоученого Криштофера Роббера из Арконхольма о природе магических свойств банальных вещей и науке подчинять и управляться с оными, записанное на склоне лет в помощь студиозусам Высочайшей Академии под попечительством курфюрста Арконхольмского, его светлости, Вильгауфта Четвертого Мудрого».
— Ого! Серьезными науками увлекаешься, пан Радовит.
— Стараюсь по мере сил, пан сотник. А книжка, должен заметить, по большей части глупая, напыщенная и бесполезная. Высокоученый Криштофер сам не знал, о чем писал. Мне искренне жаль тех студиозусов, кто обязан был ее учить и сдавать екзаминации.
— Что ж держишь ее, не выкинешь?
У Радовита едва глаза на лоб не вылезли:
— Как так — «выкинешь»? Пусть содержание книги и бесполезно для меня, но некоторые подходы пана Роббера к исследованию свойств всяческих предметов…
— Ясно, пан Радовит, ясно.
— Что ясно?
— А что магия для меня — дело темное, — улыбнулся Либоруш. — Переплет-то знатный. Кожа младенцев?
— Упаси меня Господь! — замахал руками чародей. — По-моему, обычный сафьян.
— Ну, сафьян так сафьян. Не вижу повода не доверять тебе, пан Радовит.
— Спасибо. — Волшебник зарделся, как отрок, поощренный первой в жизни дамой сердца. — О чародействе и чародейских книгах, равно как и о формах и методах волшебствования, ходят разные, очень противоречивые и, зачастую, уродливо трансформированные слухи и сплетни…
Судя по запалу, Радовит начал речь не меньше, чем до вечера, но Либоруша спасла открывшаяся дверь. В кабинет, щурясь после полутемной лестницы вошел Войцек. Бывший богорадовский сотник был в мягких сапогах с высокими голенищами, свободных шароварах и льняной рубахе, вышитой у ворота красными и черными загогулинами, на манер волн на поверхности моря.
— Доброго здоровья, пан Войцек. — Либоруш поднялся с кресла, поклонился.
— И тебе поздорову, пан, — сдержанно ответил Шпара.
На усах и чубе Войцека блестели капли воды — видно, умылся после упражнений. Почему-то Пячкур не сомневался, что Меченый махал на заднем дворе саблей. А то и двумя сразу. О воинском искусстве бывшего сотника он вдосталь наслушался от порубежников за истекший месяц.
— Вот, — Либоруш развел руками, ощущая легкую неловкость, словно он был виновен в смещении Войцека с должности, — решил навестить.
— П-правильно, — кивнул Меченый. — А то без трех дней месяц гарнизоном командуешь, а чародея реестрового проведать времени не нашел.
— Да чего уж там, — смущенно улыбнулся Радовит, — мы и в казарме через день встречаемся…
— Т-ты еще добавь, что сам я тебя попервам хотел и в-вовсе под зад коленом обратно в Выгов спровадить.
Радовит добродушно расхохотался. Видно, среди них эта шутка имела такое же устойчивое хождение, как прилужанский сребреник в Заречье.
Пан Либоруш сдержанно кашлянул.
Войцек повернул лицо к нему. В смоляно-черных волосах его серебряным мазком вспыхнула седая прядь.
— Довольно веселиться, Радовит, п-пан сотник наверняка по делу пришел. Угадал ведь, п-по делу?
— Точно, по делу, — кивнул Либоруш.
— Ну, коли по делу, — вздохнул чародей, — тогда шутки в сторону. Слушаю внимательно пана сотника.
— Одного не пойму, зачем я тебе понадобился, а, пан Либоруш, — устало проговорил Войцек, — ежели по делу? Я ведь с коронной службы списанный. Вольный шляхтич, сам себе хозяин.
Пячкур потянулся пальцами к усу, да раздумал, не зная — подкрутить или дернуть посильнее.
— Может, сядем, панове? — вмешался Радовит, потирая бородку.
— Да можно и сесть. — Меченый одним движением подтянул к себе стул с высокой спинкой и уселся, как на коня, облокотившись о резную планку. — А будет ли разговор долгим?
— То не мне решать. — Пан Либоруш вернулся в кресло. — Как правильно ты заметил, пан Войцек, ты мне не подчиняешься, шляхтич свободный и волен делать что захочешь…
Шпара улыбнулся одними уголками губ, будто хотел сказать: «Ну, и чего ж ты тогда приперся?»
— …только сегодня утром, — продолжал Пячкур, — ко мне гонец прискакал от пана Симона Вочапа, полковника берестянского. Сильно коня гнал посланец, едва насмерть не загнал. Да и сам, как прискакал, упал и спит — умаялся вусмерть. Одно из тех писем мне предназначено. Я его уже прочитал. Теперь принес пану Радовиту показать — его оно тоже касается. А второе письмо — для тебя, пан Войцек Шпара. Так и написано.
Он протянул Меченому сложенный вчетверо и запечатанный каплей сургуча с оттиском печати полковника Симона — колодезный журавель в зубчатом кружке — лист пергамента.
— Прочтешь?
— Об-бижаешь, пан Либоруш! — сверкнул глазами Войцек. — Пишу я не очень хорошо, но читать, хвала Господу, меня успели научить.
Быстрым движением пальцев он сломал печать и развернул лист, поворачиваясь вместе со стулом так, чтоб свет падал сзади.
— А это тебе, пан Радовит… — Второй листок, уже распечатанный, появился из-за пазухи жупана Либоруша. Читай. Думай, что скажешь мне.
Две головы — чернявая и рыжеволосая — склонились над исписанными разборчивым писарским почерком листами. Пан Либоруш терпеливо ждал, легонько барабаня ногтями по подлокотнику.
Чародей справился первым — сказалась многолетняя привычка к чтению. Войцек еще разбирал письмена, беззвучно шевеля губами, а волшебник уже поднял глаза на богорадовского сотника.
— Ну? Что скажешь? — Теперь пан Пячкур не казался расслабленным и спокойным — звенящая на морозе сталь, натянутый диким конем аркан.
Радовит пожал плечами:
— Трудно мне что-то сказать. Из Выгова я уж три года как уехал. Одно понимаю — заботу панов Чеслава и Януша о нравах столичных. Среди выговчан и в мою бытность студиозусом вольнодумцев хватало. Король Витенеж в молодости правил сурово — всякий пикнуть боялся, а к преклонным годам попустил и знать, и горожан. Кто-то по-за углами шептаться начал, что, дескать, слишком долго малолужичанский князь на королевском престоле сидит, а кто и в открытую возмущение выказывал. Нынче в столицах как бывает? Сам понимаешь, пан Либоруш… Цена на хлеб поднялась — недовольство, на соль — едва ли не бунт открытый. И плевать, что в том же Заливанщине мерка пшеницы или овса вдвое от выговской цены продается.
— Это верно, — мрачно кивнул Пячкур. — Сам много раз замечал — в Хорове стена крепостная обветшала, а камень везут улицы по Выгову мостить. Кому жалование в первую очередь? Гвардейцам, кто при короле да при сенате пристроились. Где храмы самые красивые, чистым золотом крыты, белым мрамором заморским обложены?
— В Выгове, — вскинул голову и Войцек. — Угадал я? П-правильно, пан Либоруш?
— А тут и угадывать нечего! — Чародей с хлопком закрыл толстый фолиант. — Все королевство на Выгов работает да на десяток магнатов. Да на тех шляхтичей-прихлебателей, что к ним на службу устроились.
— Крамолу говоришь, Радовит, — усмехнулся Войцек. — Так и до речей, порочащих трон, недалече.