– Все это – чудовищное недоразумение. Я пал жертвой обстоятельств. О, я не могу сказать больше. Я легко могу успокоить этих Марсаков.
Послезавтра я должен встретиться с господином де Марсаком. У меня в кармане лежит письмо от этого фехтовальщика, в котором он пишет, что с
удовольствием убьет меня. Но…
– Я надеюсь, он сделает это, сударь! – оборвала она с такой яростью, что я просто онемел и не смог закончить фразу. – Я буду молиться Богу,
чтобы он смог это сделать! – добавила она. – Вы, как никто другой, заслуживаете этого!
Минуту я стоял, пораженный ее словами. Затем я понял причину ее ярости, и внезапная радость охватила меня. Ее ярость была следствием ненависти,
до которой, как известно, от любви один шаг, хотя эта ненависть может быть смертельной. И тем не менее ее ярость красноречиво сказала мне о тех
чувствах, которые она так тщательно пыталась скрыть, и, движимый внезапным порывом, я шагнул к ней.
– Роксалана, – с жаром произнес я, – вы не хотите этого. Как вы будете жить, если я умру? Дитя мое, вы любите меня так же, как я люблю вас. – Я
неожиданно притянул ее к себе с откровенной нежностью, почти с благоговением. – Неужели вы не хотите прислушаться к голосу вашей любви? Неужели
вы не можете хоть немного поверить мне? Вы не думаете, что, если бы я был настолько недостойным, как вы себе представляете, эта любовь никогда
не смогла бы возникнуть?
– Она не возникла! – крикнула она. – Вы лжете… так же, как и во всем остальном. Я не люблю вас. Я ненавижу вас. Dieu! Как я вас ненавижу!
До сих пор она лежала в моих объятиях, подняв лицо кверху и глядя на меня жалобными, испуганными глазами – как пойманная змеей птица, которая с
ужасом, но тем не менее зачарованно смотрит в глаза своего мучителя. Сейчас, когда она заговорила, воля вернулась к ней, и она попыталась
вырваться из моих объятий. Но я крепко держал ее. Чем сильнее она ненавидела меня, тем решительнее я становился.
– Почему вы ненавидите меня? – твердо спросил я. – Спросите себя, Роксалана, и скажите мне, какой ответ дает ваше сердце. Разве оно не говорит
вам, что вы не ненавидите меня – что на самом деле вы любите меня?
– О, Боже, терпеть такое оскорбление! – вскрикнула она. – Пустите меня, miserablenote 40. Мне что, позвать на помощь? О, вы ответите за это!
Если на свете есть Бог, вы будете наказаны.
Но, охваченный страстью, я не отпускал ее, несмотря на просьбы, угрозы и сопротивление. Я был груб, если хотите. Но подумайте, что творилось в
моей душе от того, в какое положение я попал, и не судите меня слишком строго. Внезапно я опять обрел смелость, которой мне так не хватало, и
решил признаться. Я должен сказать ей. Будь что будет, худшего все равно уже не может случиться.
– Послушайте, Роксалана!
– Я не желаю вас слушать! С меня достаточно оскорблений! Пустите меня!
– Нет, вы должны выслушать меня. Я – не Рене де Лесперон. Если бы у этих Марсаков было побольше терпения и ума, если бы они дождались меня этим
утром, они бы сказали вам об этом.
На секунду она прекратила свою борьбу и внимательно посмотрела на меня. Затем с презрительным смешком она возобновила свои усилия еще более
яростно, чем прежде.
– Какую новую ложь вы придумали для меня? Пустите меня, я ничего не хочу больше слышать!
– Небо свидетель, я сказал вам правду. Я знаю, насколько дико она звучит, и это – одна из причин, почему я не говорил вам об этом раньше. Но я
не могу вынести ваше презрение. Я не смогу смириться с тем, что вы считаете меня лжецом, когда я открыто признаюсь в любви к вам…
Ее сопротивление стало настолько неистовым, что я вынужден был ослабить свои объятия.
Но я
не могу вынести ваше презрение. Я не смогу смириться с тем, что вы считаете меня лжецом, когда я открыто признаюсь в любви к вам…
Ее сопротивление стало настолько неистовым, что я вынужден был ослабить свои объятия. Но я сделал это столь неожиданно, что она потеряла
равновесие и чуть не упала. Чтобы удержаться на ногах, она схватилась за мой камзол, и он расстегнулся.
Мы стояли на некотором расстоянии друг от друга, и она смотрела на меня, белая и дрожащая от гнева. В ее глазах полыхала ненависть, но не
выдержав моего прямого, твердого взгляда, она опустила их. Когда она снова подняла глаза, на ее губах появилась улыбка, полная невыразимого
презрения.
– Так вы клянетесь, – сказала она, – что вы не Рене де Лесперон? Что мадемуазель де Марсак – не ваша невеста?
– Да, всеми святыми! – страстно воскликнул я.
Она продолжала смотреть на меня с этой насмешливой, презрительной улыбкой.
– Я слышала, – произнесла она, – что самые большие лжецы – это те, которые с готовностью дают клятву. – И задохнувшись от ненависти, сказала: –
По моему, вы что то уронили на землю. – И не дожидаясь ответа, она развернулась и ушла.
У моих ног лицом кверху лежала миниатюра, которую перед смертью передал мне несчастный Лесперон. Она выпала из моего камзола во время борьбы, и
теперь я нисколько не сомневался, что на портрете была изображена мадемуазель де Марсак.
Глава IX НОЧНАЯ ТРЕВОГА
В тот день, возвращаясь после долгой прогулки, – мое незавидное настроение заставляло меня постоянно двигаться – я обнаружил во дворе дорожную
карету, готовую к отъезду. Я поднимался по ступенькам замка и столкнулся с идущей вниз мадемуазель. Я отошел в сторону, пропустив ее, и она
прошла мимо с высоко поднятой головой, подобрав юбку, чтобы, не дай Бог, не коснуться меня.
Я хотел заговорить с ней, но она смотрела прямо перед собой, и взгляд ее был грозен; кроме того, за нами наблюдало полдюжины слуг. Я низко
поклонился – подметая землю пером своей шляпы – и пропустил ее. Я не двинулся с места и остался стоять там, где она прошла мимо меня. Я стоял и
смотрел, как она садилась в карету, как карета выехала со двора и с грохотом покатилась по мосту, оставляя за собой клубы пыли.
В эту минуту я испытывал чувство полного опустошения и невыразимой боли. Мне казалось, что она ушла из моей жизни навсегда – ничем не искупить
свою вину и не вернуть ее после того, что произошло между нами этим утром. Ее гордость уже была задета тем, что рассказала ей мадемуазель де
Марсак о наших отношениях, а мое поведение в розовом саду завершило работу и превратило в ненависть те нежные чувства, в которых еще вчера она
почти призналась мне. Я был уверен, что теперь она действительно ненавидит меня. Только сейчас я понял, насколько опрометчивым, просто безумным
был мой отчаянный поступок, и теперь, с горечью думал я, я лишился последнего шанса когда либо исправить ситуацию.
Мне уже ничего не поможет, даже если я заплачу свою ставку по пари и вернусь под своим настоящим именем. Да уж, заплачу свою ставку! А в чем,
собственно, героизм этого поступка? Разве я не проиграл пари на самом деле? Следовательно, расплата неизбежна.
Глупец! Глупец! Почему я не воспользовался ее настроением, когда мы плыли вниз по реке? Почему я тогда не рассказал ей все об этом безобразном
деле с самого начала? Почему я не сказал ей, что, для того чтобы исправить зло, я собираюсь поехать в Париж и заплатить свою ставку, а когда это
будет сделано, я вернусь к ней и буду просить ее стать моей женой? Любой разумный человек поступил бы именно так.