Тем не менее я взял письмо с дурным
предчувствием и, пока вертел его в руках, обо всем расспросил старого слугу.
– Он пробыл в замке час, сударь, – сообщил мне Анатоль. – Господин виконт собирался разбудить вас, но он и слышать об этом не хотел. «Если то,
что рассказал мне господин де Сент Эсташ о вашем госте, окажется правдой, – сказал он, – я предпочел бы не встречаться с ним под вашей крышей».
«Господин Сент Эсташ, – отвечал мой хозяин, – не тот человек, к чьим словам может прислушиваться честный дворянин». Но несмотря на это, господин
де Марсак был тверд в своем решении, и, хотя он не дал никаких объяснений моему хозяину, вас все таки не разбудили.
Через полчаса пришла его сестра вместе с мадемуазель. Они прогуливались по террасе, и мадемуазель де Марсак выглядела очень сердитой. Дело
обстоит именно так, как говорил господин де Сент Эсташ, сказала она брату. И тогда он произнес самое чудовищное проклятие, которое я когда либо
слышал, и потребовал письменные принадлежности. Перед отъездом он попросил меня передать вам это письмо. Он уехал в бешенстве, видимо
поссорившись с господином виконтом.
– А его сестра? – быстро спросил я.
– Она уехала вместе с ним. Чудесная парочка, ничего не скажешь! – добавил он, подняв глаза.
Я облегченно вздохнул. Они уехали, и, как бы они не опорочили беднягу Рене де Лесперона, их здесь не было, и они не могли разоблачить меня и
назвать самозванцем. Мысленно извинившись перед тенью усопшего Лесперона за тот позор, которым я покрыл его имя, я вскрыл это серьезное
послание, и из него выпал кусок веревки длиной около тридцати двух дюймов.
«Сударь, – прочитал я, – как только мне представится возможность встретиться с вами, моим долгом будет убить вас».
Обещающее начало, клянусь честью! Если и все послание было написано в таком же бескомпромиссном драматическом стиле, то оно стоило того, чтобы
расшифровать его, потому что писал де Марсак жуткими каракулями.
«Именно поэтому, – писал он дальше, – я воздержался от встречи с вами этим утром. Сейчас слишком беспокойное время, и провинция находится в
слишком опасном положении, чтобы совершить поступок, который привлечет внимание Хранителя Печати к Лаведану. Вы остались живы только благодаря
моему уважению к господину де Лаведану и благодаря моей преданности делу, которому мы оба служим. Я еду в Испанию, чтобы скрыться от
преследований короля.
Спасти себя – это мой долг, который я обязан выполнить как перед собой, так и перед нашим делом. Но у меня есть еще один долг, который я должен
выполнить перед моей сестрой, которую вы жестоко оскорбили, и этот долг, ей богу, я выполню до отъезда. Мы не будем говорить о вашей чести,
сударь, по причинам, которые не нужно называть, и я не собираюсь взывать к ней. Но если в вас осталась хоть капля мужества, если вы не полный
трус и подлец, я буду ждать вас послезавтра в любой час до полудня в трактире де ла Курон. И там, если вы будете так любезны, мы разрешим наш
спор. Для того чтобы вы могли прийти подготовленным и чтобы не терять времени, когда мы встретимся, я сообщаю вам длину моей шпаги».
Так закончилось это сердитое, пышущее огнем письмо. Я задумчиво сложил его и, приняв решение, вскочил с постели и попросил Анатоля помочь мне
одеться.
Я застал виконта размышляющим над столь необычным поведением Марсака, но, к счастью, он не мог догадаться о причинах. В ответ на вопросы, с
которыми он, естественно, набросился на меня, я заверил его, что это было просто недоразумение; что господин де Марсак предложил мне встретиться
с ним в трактире через два дня и что тогда я точно все выясню.
И все таки я сожалел об этом событии, так как из за него должен был остаться и еще два дня пользоваться гостеприимством виконта. На все это он
отреагировал так, как я и ожидал, заметив, что на данный момент шевалье де Сент Эсташ, похоже, удовлетворен тем, что поссорил меня с Марсаком.
Из слов Анатоля я уже понял, что Марсак ничего не сказал. Но беседа его сестры и Роксаланы вызывала у меня серьезное беспокойство. Женщины
обычно не бывают сдержанны в таких ситуациях. Даже если мадемуазель де Марсак не сказала прямо, что я неверный возлюбленный, все равно я очень
боялся, что Роксалана, как и любая женщина, понимающая с полуслова, придет к заключению, что я лгал ей прошлой ночью. С тяжелым сердцем я
отправился искать ее. Она гуляла в старом розовом саду за замком.
Сначала она не заметила меня, и некоторое время я мог наблюдать за ней. Она медленно шла по саду. Я заметил, каким печальным было ее лицо. Это
была моя работа – моя и Шательро, а также всех остальных веселых господ, которые сидели за моим столом в Париже около месяца назад.
Гравий захрустел под моими ногами, и она обернулась. Увидев меня, она вздрогнула. Кровь прилила к ее лицу и тотчас отхлынула. Она стала бледнее,
чем прежде. Сначала она повернулась, чтобы уйти, но затем передумала и стояла неподвижная и внешне спокойная, ожидая моего приближения.
Но глаза ее были опущены, она тяжело дышала, а на лице была маска безразличия. Однако, когда я подошел, она заговорила первой, и банальность ее
слов изумила меня, и – несмотря на все мои знания о женщинах – на какое то мгновение ее спокойствие показалось мне натуральным.
– У вас сегодня утомленный вид, господин де Лесперон. – Усмехнувшись, она повернулась ко мне и сорвала розу.
– Да, – глупо ответил я, – я поздно встал.
– Какой ужас, ведь из за этого вы не увиделись с мадемуазель де Марсак. Вам сказали, что она была здесь?
– Да, мадемуазель. Станислас де Марсак оставил письмо.
– Несомненно, вы очень расстроены, что не встретились с ними? – промолвила она.
Я сделал вид, что не заметил вопросительной интонации в ее голосе.
– Это их вина. Похоже, они предпочли не встречаться со мной.
– Вас это удивляет? – гневно вспыхнула она, но быстро взяла себя в руки. С прежним безразличием она добавила: – Вы не выглядите взволнованным,
сударь.
– Напротив, мадемуазель, я глубоко взволнован.
– Потому что не встретились со своей… невестой? – спросила она и в первый раз подняла глаза. Наши глаза встретились, и ее взгляд пронзил меня,
как кинжал.
– Мадемуазель, я уже имел честь сообщить вам вчера, что я не связан словом ни с одной женщиной.
При упоминании вчерашнего дня она поморщилась, и я пожалел о своих словах, так как они, должно быть, вновь обнажили рану, нанесенную ее
гордости. Вчера я почти сказал, что люблю ее, и вчера она ответила, что любит меня, потому что вчера я поклялся, что рассказ Сент Эсташа о моей
помолвке был ложью. Сегодня она получила подтверждение правдивости его слов от самой женщины, с которой был обручен Лесперон, и я мог
представить, какие чувства она испытывала.
– Вчера, сударь, – с презрением ответила она, – вы очень много лгали.
– Нет, я говорил чистую правду. О, Боже, мадемуазель, – воскликнул я с внезапной страстью. – Неужели вы не верите мне? Неужели вам не достаточно
моего слова, и вы не можете потерпеть, пока я не освобожусь от своих обязательств и объясню вам все?
– Объясните? – сказала она, обжигая меня своим презрением.
– Все это – чудовищное недоразумение.