Его удивляло также, какое множество достоверных сведений, касающихся личной жизни и наклонностей своих соседей, знал этот человек, так недолго проживший в здешних местах и ведущий столь замкнутый образ жизни.
«При его поразительной осведомленности, – рассуждал Эрнсклиф сам с собой, – при его образе жизни, нескладной внешности и столь ярко выраженных человеконенавистнических взглядах нисколько не удивительно, что в народе считают, будто он знается с дьяволом».
– Молчи! – прервал ее карлик. – Так молода – и уже так лжива! И ты сама знаешь, что явилась сюда насладиться сознанием своей молодости, богатства и красоты: оно доставляет особое удовольствие при виде старости, нищеты и уродства. Но чего можно ожидать от дочери твоего отца? О, как ты непохожа на свою мать!
– Так вы знаете моих родителей! А меня вы знаете?
– Знаю. Правда, наяву я вижу тебя впервые. Но я видел тебя во сне.
– Во сне?
– Да, во сне, Изабелла Вир. Когда я бодрствую, мои мысли меньше всего заняты тобой или твоими родными.
– Когда вы бодрствуете, сэр, – сказала одна из подруг мисс Вир как бы в насмешку серьезным тоном, – ваши мысли, несомненно, шествуют тропою мудрости. Глупость имеет возможность посещать вас только во сне.
– Зато тобой, – возразил карлик с раздражением, которого трудно было ожидать от философски настроенного отшельника, – глупость владеет безраздельно и во сне и наяву.
– Господи помилуй, – сказала та, – да он сущий прорицатель!
– Это так же верно, – продолжал отшельник, – как то, что ты женщина. Женщина! Вернее сказать – дама, знатная дама. Ты попросила предсказать твое будущее. Все просто в твоей судьбе: твоя жизнь – это непрерывная погоня за удовлетворением нелепых прихотей, сменяющих одна другую и тут же забываемых, погоня, которая началась с первыми твоими младенческими шагами и кончится, лишь когда ты состаришься и будешь ковылять на костылях. Любовь и прочие глупости юных лет пришли теперь на смену игрушкам и детским забавам, а в старости появятся карты и кости.
Любовь и прочие глупости юных лет пришли теперь на смену игрушкам и детским забавам, а в старости появятся карты и кости. Весной бабочки порхают по цветам, летом появляются колючки чертополоха, а осенью и зимой остаются увядшие листья – все достигнуто, все надоело, все позади. Отойди, теперь ты знаешь свою судьбу.
– Но ведь все достигнуто, – возразила, смеясь, молодая женщина, которая приходилась мисс Вир кузиной, – это уже кое‑что, а, Нэнси?
И она повернулась к девушке, которая первой подошла к карлику:
– А ты не хочешь спросить о своем будущем?
– Ни за что на свете, – отвечала та, робко попятившись, – для меня достаточно того, что я услышала о тебе.
– Ну что ж, – сказала мисс Айлдертон, протягивая карлику деньги, – тогда я заплачу за свое гадание. Принцесса в долгу перед своим оракулом.
– Правда не продается и не покупается, – промолвил предсказатель, с презрительным и мрачным видом отталкивая награду.
– Ну что ж, мистер Элшендер, – сказала молодая женщина, – тогда я оставлю эти деньги себе. Они мне пригодятся в погоне за удовлетворением моих прихотей.
– Еще как пригодятся, – отвечал циник, – без денег мало кому удается удовлетворять свои прихоти; хуже того: без денег легко пасть жертвой чужих прихотей. Постой!
Последний возглас относился к мисс Вир, которая повернулась, чтобы последовать за своими отъехавшими спутницами.
– Мне нужно тебе еще кое‑что сказать. У тебя есть то, что любой из твоих подруг хотелось бы иметь – если не на самом деле, то хотя бы в глазах окружающих: красота, богатство, талант, положение в обществе.
– Простите меня, отец, но мои подруги ждут меня. А что до ваших лестных слов и предсказаний, то они меня ничуть не трогают.
– Постой, – продолжал карлик, схватив лошадь за повод. – Я не ярмарочная гадалка и тем более не льстец. Всем благам, данным тебе судьбою, всем без исключения, противостоит в равных долях зло: неразделенная любовь, отвергнутая дружба, заточение в монастыре или ненавистное супружество. Даже я, ненавидя все человечество, не могу пожелать тебе большего зла, чем то, которое предопределено тебе в жизни.
– Если это так, отец, то теперь, пока я еще благоденствую, дайте мне возможность совершить поступок, который явится самым лучшим утешением во всех моих бедах. Вы стары и бедны. Случись с вами какое‑нибудь несчастье, ваше жилище так далеко от людей, что никто не придет вам на помощь. Многое в вашем образе жизни вызывает подозрения у простонародья. Эти подозрения могут легко перейти в насилие. Дайте мне возможность думать, что я облегчила судьбу хотя бы одного человека на земле. Примите от меня посильную помощь. Сделайте это ради меня, если не ради себя самого. Тогда, если меня и постигнут предсказанные вами, может быть так верно, беды, я смогу думать, что более счастливые годы моей жизни не были прожиты совсем зря.
Старик заговорил прерывающимся от волнения голосом, почти не обращаясь к молодой леди.
– Да, таким образом ты и должна мыслить и говорить, если человек когда‑либо вообще говорит то, что думает. Но этого никогда не бывает – нет, нет.
Увы! Слова и мысли не могут быть едиными. И все же подожди минутку, не уходи, пока я не вернусь.
Он прошел в свой маленький садик и вернулся с полураспустившейся розой в руках.
– Впервые за все эти годы ты заставила меня уронить слезу. В знак моей благодарности за это доброе дело возьми эту самую простую розу. Сохрани ее и никогда не расставайся с ней. Приди ко мне, когда будешь в беде. Покажи эту розу или хотя бы лепесток от нее – пусть даже он будет таким же иссохшим, как мое сердце. И тогда, как бы я ни гневался на мерзкий и ненавистный мне мир, цветок пробудит лучшие чувства в моей груди и новые надежды в твоей.