Дважды молодой охотник заговаривал с этим необычайным видением, не получая ответа, но и не обращая внимания на щипки, при помощи которых его спутник хотел убедить его, что лучше всего тронуться дальше и оставить это сверхъестественное, уродливое существо в покое. Но в третий раз, в ответ на вопрос: «Кто вы? Что вы здесь делаете в такой поздний час?» – они услышали голос, пронзительно резкие и неприятные звуки которого заставили Эрнсклифа вздрогнуть, а Элиота – отступить на два шага назад.
– Идите своим путем и не задавайте вопросов тем, кто не задает их вам.
– Что вы делаете здесь, вдали от жилья? Может, вас ночь застигла в пути? Хотите, пойдемте ко мне домой («Боже упаси!» – невольно вырвалось у Хобби Элиота), и я дам вам ночлег.
– Уж лучше искать ночлег на дне Тэрреса, – снова прошептал Хобби.
– Идите своим путем, – повторил человечек; от внутреннего напряжения звук его голоса стал еще более резким. – Не нужна мне ваша помощь, не нужен мне ваш ночлег; вот уже пять лет, как я не переступал порога человеческого жилья, и, надеюсь, никогда больше не переступлю.
– Он сумасшедший, – проговорил Эрнсклиф.
– Он похож на старого жестянщика Хамфри Эттеркапа, который погиб на этой самой пустоши пять лет тому назад, – откликнулся его суеверный спутник, – но у Хамфри не было такой здоровенной Спины.
– Идите своим путем, – еще раз повторил предмет их любопытства, – ваше человеческое дыхание отравляет воздух вокруг меня, звук ваших человеческих голосов вонзается мне в уши, как острые иглы.
– Господи, спаси и помилуй! – прошептал Хобби. – Подумать только, что этот мертвец так зол на всех живых. Гляди, как не повезло его грешной душе!
– Послушайте, друг мой, – сказал Эрнсклиф, – вас, видимо, терзает какое‑то тайное горе. Простое сострадание не позволяет нам покинуть вас здесь.
– Простое сострадание! – воскликнул человечек, и его презрительный смех прозвучал почти как визг. – Где вы подцепили это словечко, этот силок для глухарей, эту ширму для самой простой западни, эту приманку, которую жалкие глупцы глотают только для того, чтобы обнаружить в ней жало острого крючка, в десять раз более острого, чем те, что вы закидываете для несчастных животных, которых вы убиваете просто для забавы.
– Поверьте, друг мой, – снова сказал Эрнсклиф, – вы не в состоянии судить сами о своем положении. Вы погибнете в этих дебрях, и хотя бы силой, но мы для вашего же блага уведем вас отсюда.
– Ну, я к этому делу руки не приложу, – заявил Хобби. – Ради бога, пусть себе бедный дух идет своей дорогой.
– Если я здесь и погибну, кровь моя падет на мою голову, – произнес незнакомец. Заметив, что Эрнсклиф намеревается подойти и взять его за руку, он добавил:
– Но если вы притронетесь хотя бы к краю моей одежды и оскверните ее своим прикосновением, то пусть ваша кровь падет на вашу голову!
Луна светила теперь несколько ярче, и при этих словах незнакомца Эрнсклиф заметил, что тот держит в руке какое‑то оружие, не то длинный кинжал, не то пистолет, металл которого отсвечивал холодным блеском. Пытаться принуждать к чему‑либо человека, вооруженного таким образом и к тому же полного отчаянной решимости, было бы чистейшим безумием, тем более что Эрнсклиф не надеялся дождаться помощи от своего товарища, который предоставил ему возможность улаживать дела с призраком собственными силами, а сам двинулся дальше и уже сделал несколько шагов по тропинке, ведущей к Хейфуту.
Эрнсклифу ничего не оставалось, как повернуться и последовать за Хобби, что он и сделал, оглянувшись раза два на предполагаемого сумасшедшего: тот, доведенный этой встречей до крайней степени ярости, метался среди огромных серых камней, давая выход раздражению в выкриках и проклятиях, от которых звенела вся обширная вересковая пустошь.
Некоторое время молодые охотники молча шли своею дорогой, покуда в ушах их не замерли отголоски этих зловещих звуков, и, следовательно, они успели довольно далеко отойти от столпа, в честь которого это урочище получило свое название. Каждый думал о том, что они только, что видели. Наконец Хобби Элиот воскликнул:
– Этот дух, если он в самом деле дух, при жизни натворил, надо думать, немало зла, да и сам натерпелся не меньше, а то бы он не стал так бесноваться после смерти.
– Он, по‑видимому, сошел с ума от ненависти к людям, – проговорил Эрнсклиф, поглощенный своими мыслями.
– Значит, вы не думаете, что он из мира духов? – спросил Хобби у своего спутника.
– Кто, я? Конечно, нет.
– Вот и я тоже не был уверен: может, он и верно из живых существ; но только не хотел бы я увидеть кого‑нибудь более похожего на призрак!
– Так или иначе, – сказал Эрнсклиф, – я завтра утром приеду сюда верхом и посмотрю, что сталось с этим несчастным.
– При дневном свете? – спросил иомен. – Тогда, с благословения божьего, я поеду с вами. Но поглядите‑ка: мы сейчас на две, мили ближе к Хейфуту, чем к вашему дому. Не лучше ли будет, если вы заночуете у нас, а я пошлю мальчишку на пони, чтобы известить ваших, где вы, хотя, надо думать, никто вас в замке не ждет, кроме слуг и кошки.
– Пусть будет по‑вашему, дружище Хобби, – откликнулся молодой охотник, – но мне бы не хотелось, чтобы из‑за моего отсутствия беспокоились слуги и кошечка осталась без ужина, так что я буду вам премного обязан, если вы пошлете мальчика в замок.
– Вот это приятные слова! Значит, вы заночуете у нас в Хейфуте? То‑то все наши обрадуются, увидев вас!
Приняв это решение, они бодро двинулись вперед, и вскоре, взойдя на вершину крутого холма, Хобби Элиот воскликнул:
– Вот, гляньте, Эрнсклиф. Когда я дохожу до этого местечка, у меня всегда душа радуется. Видите огонек вон там, внизу? Это – окно горницы, где наша бабка, умная старуха, сидит за своей прялкой. А видите огонек, что мелькает то в одном окошке, то в другом? Это моя двоюродная сестрица Грейс Армстронг; она вдвое умнее моих сестер – они сами так говорят, потому что душа‑то у них добрая, добрее их в наших краях никого не сыскать. И бабка тоже говорит, что у нее золотые руки, да и в городе Грейс со всеми делами лучше других управляется: бабка‑то сама теперь не выезжает. Ну, а братья мои – один уехал служить у лорда‑камергера, другой на Моссфадрейте: это ферма, которую мы арендуем. За стадами он может присмотреть не хуже моего.
– Вы должны быть счастливы, дружище, что у вас столько полезной родни.
– А то нет! Грейс я очень даже благодарен и никогда от этого не отпираюсь. Но скажите мне, Эрнсклиф, вы же учились во всяких колледжах в Эдинбурге, набрались знаний там, где им знают цену. Так вот, скажите… Правда, меня лично это не касается, но на зимней ярмарке я слышал, как прелат из церкви святого Иоанна и наш священник спорили, и оба говорили уж больно красиво. Прелат – он, значит, говорит, что жениться на двоюродной сестре греховно и противозаконно; но вот когда он ссылался на писание, так это у него получалось куда хуже, чем у нашего священника, а наш‑то священник считается лучшим богословом и проповедником отсюда и до самого Эдинбурга. Так, наверно, прав‑то все‑таки он, как вы думаете?
– Конечно же, у нас, христиан‑протестантов, брак считается свободным от всяких ограничений, кроме тех, которые установил господь бог по закону Левита. Таким образом, Хобби, у вас и мисс Армстронг нет и быть не может никаких препятствий – ни юридических, ни религиозных.
– Полно вам шутить, Эрнсклиф, – ответил его спутник. – Небось сами‑то вы сердитесь, ежели шутка заденет вас не с того боку.