Всю мою жизнь при
необходимости сориентироваться в новой обстановке, мне достаточно было посмотреть на указатели или, в крайнем случае, спросить местного жителя.
Теперь я пропал. Вывески были не для меня. Я остановился и посмотрел на Вулфа.
– Сюда, – проинформировал он, – на таможню.
Основа наших взаимоотношений была нарушена, и мне это не понравилось. Я встал рядом с ним у стола и внимал звукам, посредством которых он
обменивался с белокурым обладателем баса, причем мое личное участие в милой беседе ограничилось тем, что я протянул паспорт, когда меня
попросили об этом по английски. Я стоял рядом с ним у стойки в другой комнате. Вулф на этот раз обменивался любезностями с черноволосым тенором,
хотя, признаюсь, здесь я играл более важную роль, поскольку мне доверили открыть чемоданы и закрыть их после осмотра. И опять звуки, обращенные
к красной фуражке с усами, которая передала вещи другой синей фуражке. Затем толстый сеньор в зеленом костюме с красной гвоздикой в петлице.
Вулф любезно сообщил мне, чти его зовут Дрого и что частый самолет на Бари ждет нас. Только я собрался выразить благодарность, что меня наконец
заметили, как к нам подошел холеный молодой человек, похожий на студента, одетый так, будто он собрался на свадьбу или похороны, и обратился,
слава Богу, на хорошем американском языке:
– Мистер Ниро Вулф?
Вулф вытаращился на него:
– Могу я узнать ваше имя, сэр?
Он любезно улыбнулся.
– Я Ричард Коуртни из посольства. Мы подумали, что вам может что нибудь понадобиться, и были бы рады предложить свои услуги. Можем ли мы чем то
помочь?
– Нет, спасибо.
– Вы долго пробудете в Риме?
– Не знаю. А вам надо знать?
– Нет, нет, – он запнулся. – Мы не собираемся вмешиваться в ваши дела – только дайте нам знать, если вам будет нужна какая нибудь информация или
содействие.
– Я дам вам знать, мистер Коуртни.
– Пожалуйста. И я надеюсь, вы не будете возражать. – Он вынул из внутреннего нагрудного кармана своего безупречно сшитого пиджака, купленного
явно не в магазине, маленькую черную книжку и ручку. – Мне бы очень хотелось иметь ваш автограф. – Он открыл книжку и протянул ее. – Если можно?
Вулф расписался. Хорошо одетый мальчик студент поблагодарил его, настойчиво повторил, чтобы мы обращались в посольство при первой необходимости,
одарил всех, включая Дрого и меня, благовоспитанной улыбкой и ушел.
– Вас проверяют? – спросил я у Вулфа.
– Сомневаюсь. Зачем? – Он что то сказал Дрого и синей фуражке, и мы двинулись вперед, причем Дрого возглавлял группу, а синяя фуражка с вещами
замыкала ее. После прогулки по бетону, а затем по гравию странного цвета, которого я никогда не видел, мы подошли к ангару, перед которым стоял
маленький голубой самолет. По сравнению с тем, на котором мы пересекали Европу, он выглядел словно игрушка. Вулф постоял, сердито глядя на него,
затем повернулся к Дрого и что то произнес. Он говорил все громче и горячей, затем слегка поостыл и, в конце концов, велел мне заплатить
девяносто долларов.
– Хичкок сказал восемьдесят, – возразил я.
– Он просил сто десять. Что касается платы вперед, тут я его понимаю. Когда мы вылезем из этой штуковины, может быть, мы будем не в состоянии
заплатить. Дай ему девяносто долларов.
Я заплатил, затем получил указание дать доллар синей фуражке, что и сделал, после того как она передала наш багаж пилоту, и подержал переносную
лестницу, пока Вулф водружал себя на место.
Я заплатил, затем получил указание дать доллар синей фуражке, что и сделал, после того как она передала наш багаж пилоту, и подержал переносную
лестницу, пока Вулф водружал себя на место. Затем я залез в самолет. Там было место для четырех пассажиров, но не для четырех Вулфов. Вошел
пилот, и мы покатили на взлетную полосу. Я бы предпочел не прощаться с Дрого, учитывая, что он обманным путем получил лишние деньги, но во имя
спасения общественных связей помахал ему рукой.
Полет на небольшой высоте над Волчанскими холмами (если интересуют подробности – смотри карту) в самолете объемом в пинту – далеко не идеальное
место для дружеской беседы, но до Бари оставалось только девяносто минут, а некоторые вопросы требовали безотлагательного решения. Я перегнулся
и прокричал Вулфу, перекрывая шум:
– Я хочу обсудить один вопрос!
Он повернулся ко мне. Лицо его было мрачным. Я наклонился ближе к его уху:
– Я про общение. На скольких языках вы говорите?
Он подумал:
– На восьми.
– А я на одном. И понимаю только один. Это будет для меня слишком сложно. Наше дальнейшее существование абсолютно невозможно, если вы не
согласитесь на одно условие. Когда вы разговариваете с людьми, я не могу требовать, чтобы вы переводили все подряд, но вы должны это сделать при
первой же возможности. Я постараюсь быть благоразумным, но если уж прошу, значит, это нужно. В противном случае я могу вернуться в Рим на этой
штуковине.
Он стиснул зубы:
– Место для ультиматума выбрано идеальное.
– Великолепно! С таким же успехом вы могли бы взять с собой куклу. Я же скажу, что постараюсь быть благоразумным, и потом я столько лет вам
докладывал, что могу рассчитывать в обмен на ваши сообщения.
– Очень хорошо. Я подчиняюсь.
– Я хочу полностью быть в курсе дела.
– Я же сказал, что подчиняюсь.
– Тогда мы можем начать сейчас. Что сказал Дрого об организации встречи с Телезио?
– Ничего. Дрого было только известно, что мне нужен самолет, чтобы добраться до Бари.
– Телезио будет нас встречать в аэропорту?
– Нет. Он не знает, что мы прилетаем. Я сначала хотел спросить о нем Хичкока. В тысяча девятьсот двадцать первом он убил двух фашистов, которые
загнали меня в угол.
– Убил чем?
– Ножом.
– В Бари?
– Да.
– Я думал, что вы черногорец. Что вы делали в Италии?
– В те времена я был очень мобильным. Я подчинился твоему ультиматуму, как ты настаивал, но не собираюсь давать тебе отчет о том, что я делал в
молодости, по крайней мере, не здесь и не сейчас.
– Какой план действий у нас в Бари?
– Не знаю. Раньше там не было аэропорта и поэтому я не знаю, где он находится. Посмотрим. – Он отвернулся и взглянул в окно. Через минуту
повернулся снова: – Мне кажется, мы летим над Беневенто. Спроси у пилота.
– Не могу, черт возьми. Я не могу никого ни о чем спросить. Спросите сами.
Он пропустил мое предложение мимо ушей.
– Это должно быть Беневенто. Взгляни на него. Римляне прикончили здесь самнитов в триста двенадцатом году до нашей эры.
Он пускал пыль в глаза, и я это оценил. Всего лишь два дня назад я поставил бы десять против одного, что, находясь в самолете, он не сможет
вспомнить вообще ни одной даты, а тут он болтал про то, что было двадцать два века назад. Я повернулся к окну, чтобы взглянуть на Беневенто.
Вскоре я увидел море впереди и слева и познакомился с Адриатикой; мы приближались, и я видел, как вода блестит и переливается на солнце, а затем
появился Бари.