Варшава - Козлов Владимир 3 стр.


Ничего не могу предложить.

— Понимаю.

— Ты не психуй. Заходи еще или звони — тридцать пять ноль пять пятнадцать. Вдруг что-нибудь появится. Мы, это, стараемся держать руку на пульсе.

— Ладно. Спасибо. До свидания.

— Пока.

***

Сижу в читалке иняза, в углу, за последним столом. Пишу упражнения из грамматики Аракина. За столом передо мной — девушка и волосатый чувак.

Она спрашивает:

— Поедешь на эти выходные домой?

— Не-а. Что там делать? Лучше здесь в общаге потусоваться, бухнуть.

— Я тоже буду в эти выходные пить. Надоела учеба, все вообще надоело.

— И с кем это ты будешь пить?

— Не скажу, — девушка улыбается. — Ты все равно не знаешь — они из моей гимназии.

В упражнении надо вставить артикли, кто-то уже вписал их шариковой ручкой. Я механически, не думая, переписываю предложения в тетрадь.

Волосатый встает из-за стола, отодвигает стул. Сиденье дребезжит. Он наклонятся к девушке, она целует его в щеку. Волосатый идет к выходу.

Я смотрю в учебник. Писать второе упражнение лень. Девушка что-то тихонько напевает.

На столе шариковой ручкой переписан текст песни «Наутилуса» «Я хочу быть с тобой», все куплеты и припев.

Я отдаю учебник библиотекарше, забираю студенческий, выхожу из читалки, хлопнув стеклянной дверью.

На улице дождь. Я раскрываю зонтик. В одном месте ткань оторвалась от спицы, в дырку затекает вода. На серой стене дома написано баллончиком: «2-12-85-06. Это мой номер».

Сижу под компостером, держу наготове талон. Толкнув меня коленом, подсаживается мужик. Я поворачиваюсь, смотрю на него.

Он говорит:

— Я сам — с Киева. Работаю на автобазе. Приехал сюда взять «газон» — договорился в военной части, около моста. Знаешь?

— Не-а.

— Ну и нечего тебе там знать.

— Может, и нечего.

— Отдал триста тысяч. Слышал? Триста тысяч. Это тебе не хуй собачий! Ни расписки, ни говниски. Отдал — и все, под честное слово.

— А если кинут?

— Как «кинут»?

— Ну, не дадут машину. Скажут — мы тебя не знаем.

— Как это — «не знаем»? Это что б такое было? Вообще хер знает что.

— А разве сейчас не хер знает что?

— Не, пацан, это еще жить можно. Вот после войны было — вообще пиздец. Люди падаль жрали…

Мужик смотрит на меня. У него загорелое лицо, шрам на губе и красная сетка сосудов на щеках.

Он наклоняется к моему уху и шепчет:

— А вообще, скажу тебе по секрету, — у меня в номере еще пятьсот. Во как!

Трамвай останавливается. Мужик выходит, заходит чувак в кепке, достает «корочку» контролера.

— Готовим талоны на контроль.

Пассажиры кидаются пробивать талоны. Я сую свой в щель компостера. Контролер подскакивает ко мне, я успеваю нажать на рычаг.

— Что, самый умный?

Я протягиваю ему талон.

— Не пойман — не вор.

— Я тебе сейчас покажу «не пойман — не вор». Сидит под компостером, думает — я не вижу.

— Но вот же талон, пробитый.

— А мне все равно, пробитый или нет. Ты когда его пробил? Безбилетным считается пассажир, который до следующей остановки не пробил талон — так в правилах сказано. — Он кивает на табличку под стеклом, на кабине водителя. — Так что плати штраф — двести рублей.

— У меня нет, я студент.

— А мне какое дело, кто ты? Сейчас отвезу на конечную и сдам в милицию.

— Сдавайте. Вот у меня талон.

— Смотри, где твой талон. — Он рвет талон и кидает на пол. — Ну-ка на выход.

Трамвай отъезжает. Контролер прячет «корочку» в карман. Он старше меня года на два. Над верхней губой — редкие черные волоски.

— Ну что, поговорим?

— О чем?

— Сейчас увидишь.

Удар кулаком в живот. Я приседаю. В лицо летит ботинок. Я уклоняюсь, падаю, вскакиваю. Он хватает меня за куртку. Я вырываюсь, бегу. Оглядываюсь.

Контролер спотыкается, падает, орет:

— Еще раз поймаю — готовься!

Тетя Нина сидит на кухне, читает книгу «Анжелика и король».

Я ставлю чайник на плиту.

— Ну, што там, у институте?

— Ничего, все как всегда. А что у вас нового?

— Ай, малако апять падаражала. И масла, и смятана. Как жыть, Володя, ты мне скажы, а?

Я пожимаю плечами.

— Мая пенсия — тысяча. Ну, ты даеш васемьсот за квартиру. А што щас на гэтыя грошы купиш, а? Да, я уборщицай усю жизнь рабила, зарплата малая — сначала на камвольнам камбинате, патом у гастраноме. А муж мой, Саня, памёр у том гаду — трынадцатага наябра буде гадаушчна. У яго и пенсия добрая была, и рабиу ящо — у ахране. А тяпер мне што? Усё гэтые паляки паганые зрабили — Шушкевич и Кебич. Ня любять яны беларусау…

— А детей у вас нет?

Она машет рукой.

— Дочка адна, тры гады, як завербовалась на север, жыве там у этай мерзлате, мне и не пиша дажа. Што яна есть, што няма…

Чайник закипает, я сыплю в кружку заварку, наливаю кипяток, открываю старый холодильник «ЗИЛ». Внутри воняет прогорклым маслом. Я достаю кусок вареной колбасы.

— Вот вывучышся, станет рабить, многа зарабатывать… — говорит тетя Нина. — А я скора падохну. Забяры меня к себе, Саня, а? Как я тут без тябе адна? — Она плачет.

По стеклу молотит дождь. Светятся окна домов. Уличные фонари не горят: экономия.

***

Кузнецов заходит в аудиторию, садится на стул, закинув ногу на ногу.

— Вам повезло, можно сказать. Или наоборот — не повезло. Фор хум — хау, как говорят студенты, не знающие английского. Короче, из-за того, что в институте нет отопления, занятия отменяют до конца недели. То есть, вас ждут пятидневные каникулы. Радуйтесь. Иногородние могут навестить своих родных и близких, остальные — весело провести время в столице нашей независимой республики.

До электрички — полчаса. Я беру в вокзальном буфете чай. Стакан помечен белой краской, залог — десять рублей. Следующий в очереди — лысый мужик в кожаной куртке. Он достает кошелек, полный долларов и белорусских, вытаскивает «медведя», сует буфетчице.

— Бутерброд с колбасой и чай.

Подают электричку. Плохо одетые люди со скучными лицами кидаются занимать места, отталкивая друг друга. В дверях образуется давка.

Я захожу одним из последних. Все сиденья заняты.

По вагону, расталкивая стоящих, идет бухой солдат в расстегнутой шинели. Он наклоняется мне к уху, от него пахнет водкой.

— Выпить ни хуя нет?

Я мотаю головой.

— Ты не сцы, я заплачу. У меня бабки есть.

Он показывает комок смятых «зайцев». Я опять мотаю головой. Солдат идет дальше.

За окнами темно. Мужик в дождевике встает, снимает с полки рюкзак, идет к тамбуру. Я сажусь на его место.

Свет тусклый. В окнах ничего не видно, кроме нерезких искаженных отражений. В углу вагона сидит на полу бомж. Рядом — его хозяйство в пластиковых пакетах и коробке от бананов.

С лязгом открывается дверь, заходит мужик в светло-синей форме.

— Приготовили билеты для проверки.

Я вскакиваю, хватаю сумку, бегу к другому выходу.

В тамбуре курит дед в зимней шапке. Электричка тормозит, двери открываются. Я выпрыгиваю.

Темнота. В будке станции светится окошко кассы. Я бегу вдоль электрички в ту сторону, откуда пришел контролер, вскакиваю в следующий вагон. Двери закрываются, электричка трогается. На стекле в двери набита через трафарет надпись: «Не прислоняться».

На сиденье напротив меня — мужик. Лет сорок пять — пятьдесят, морщинистое лицо, лысина прикрыта клоком волос, из ушей торчат седые волоски. На полу — пустая бутылка от водки.

Мужик говорит:

— Вот ты, наверна, студент?

— Ну, студент.

— Значит, умный, должен ва усём разбираться. Ня то, што мы — старые…

— Ни в чем я не разбираюсь.

— Ладно, ты не эта самае. Ты знаешь, пра што я гавару. Вот ты мне абъясни, што эта робится? Я ни хера не магу панять.

Назад Дальше