Голубой бриллиант - Иван Шевцов 15 стр.


 — Недавно я прочитал в газете «Земщина» — сейчас много разных газет и газетенок наплодилось, — так вот в ней в № 60 за этот год со ссылкой на корреспондента ТАСС Кузнецова — не знаю, товарища или господина — сообщается о поездке вашего патриарха в Соединенные Штаты и его выступлении в синагоге. И в своей проповеди патриарх говорил об антисемитизме в нашей стране — заметьте: не о сионизме, который сейчас захватил чуть ли не все газеты, журналы, радио, телевидение, кино, но и все экономические сферы: биржи, смешанные предприятия, посреднические кооперативы, проник в высшие сферы власти, — а о надуманном антисемитизме.

— Насколько мне известно, его святейшество патриарх выступал не в синагоге, а перед религиозными лидерами еврейских общин США, — уточнил епископ.

— Это одно и то же, — возразил генерал. — Главная суть выступления или своего рода проповеди, в которой патриарх призывал единению иудаизма и православия, то есть что проповедовал так шумно рекламируемый сионистской прессой небезызвестный поп Мень. И вообще, мне кажется, это темная личность, странное пятно в русской православной церкви. Вы не находите?

— А вы были знакомы с отцом Александром Менем? — вопросом на вопрос уклонился епископ.

— Знаком по его телевизионным выступлениям. Ведь он был «звездой» на тель-авивдении, вроде Аллы Пугачевой. И после смерти остается такой.

«Это Троянский конь в православии», — подумал епископ Хрисанф о Мене, которого как при жизни, так и после смерти сионистская пресса и особенно телевидение делают новоявленным апостолом. Это было его личное мнение, как и мнение многих его коллег духовного звания. Но вслух об этом не решались говорить, опасаясь вызвать гнев и недовольство некоторых членов священного синода. Он лукавил и не был откровенным в своем ответе генералу:

— Вы извините меня, Дмитрий Михеевич, но я должен вам напомнить русский обычай: о покойниках плохо не говорят. — И какая-то странная длинная улыбка шевельнулась на его алых губах.

— Знаю, но это касается тех случаев, когда покойник еще тепленький. Вы вот, и не только вы, уж на что плохо говорите о покойнике Сталине. Я плохо говорил и буду говорить о покойниках Брежневе и Хрущеве, и вы не сделали мне замечания на сей счет.

— Да ведь это разное. Надо принять во внимание трагическую мученическую смерть отца Александра, — напомнил епископ.

— Таких трагических смертей в наше время в одной только Москве ежедневно бывает десятки. И никто не возводит эти невинные жертвы в разряд великомучеников. Я подчеркиваю — невинных. А в отношении Меня я не могу сказать слово «невинный», потому что убийство это довольно загадочное. Во всяком случае, это чистейшая уголовщина, а не политическая акция, как об этом всенародно на всю страну заявил Ельцин еще до начала следствия.

— Да, я помню, я сидел тогда у телевизора. Это было легкомысленное заявление Бориса Николаевича, — примирительно вставил Иванов.

— Как и другие подобные его заявления, — сказал все так же возбужденный Якубенко. — Но дело не в Ельцине в данном случае. Я говорил о господине Редигере и Мене, об их теории интеграции иудаизма в православие. Сионисты сделали Меня русским святым великомучеником. А патриарх? Он кто таков?

— Патриарха избрал поместный собор русской православной церкви, — напомнил епископ и добавил: — Между прочим, на альтернативной основе.

— Ельцина тоже избрали на альтернативной основе, — небрежно поморщился генерал: — А теперь его избиратели положили зубы на полку и стыдливо раскаиваются. А иные и публично обзывают себя дураками. Я вот в связи с Менем задаю себе и вам вопрос: вы можете представить, чтоб в синагоге в должности раввина — русского, а в мечети в должности муллы — украинца или белоруса? Может быть такой анекдот? — Он сделал торжествующую паузу, переводя озорной взгляд с епископа на Иванова.

Епископ вежливо улыбнулся, а Алексей Петрович ответил:

— Едва ли?

— А в православной церкви — пожалуйста, сколько угодно евреев в православных алтарях в должности не только рядовых попов, но, мне говорили, и архиереев.

— Принявшие православие. И это не возбраняется, — почтительно уточнил епископ. — Вы тоже можете принять иудаистскую веру или ислам, если пожелаете.

— Возможно, веру могу поменять, но должность раввина или муллы я не получу, это уже точно. Такое возможно только в русской православной церкви.

— Наша церковь самая терпимая, а учение Христа мы понимаем и воспринимаем, как символ добра, — не повышая голоса продолжал епископ, стараясь увести генерала со скользкой дорожки. — В основе всех религий, исключая разве что иудаизм, заложены нравственные и духовные принципы, призыв к добру и созиданию, всечеловеческой любви, будь то христианство, ислам или буддизм.

— А иудаизм вы исключаете? — спросил Иванов. — Почему?

— Иудаизм — это все-таки своего рода кодекс эгоистического высокомерия, проповедь национальной исключительности, человеконенавистничества, — ответил как-то вяло, словно походя епископ, очевидно, опасаясь новой атаки генерала и не желая ее принимать. А Якубенко и в самом деле не упустил случая.

— Так почему же патриарх ратует за интеграцию православия с иудаизмом? Где тут логика и здравый смысл? — Решительные, возбужденные слова срывались с его губ.

— У нас общие исторические корни, общие пророки. Наши апостолы были евреями. Возьмите Библию — «Ветхий Завет», он иудейского происхождения. Бог един. И если хотите, то и сама Библия — есть уже, как вы выразились, интеграция: «Ветхий Завет» и Евангелие, — начал епископ весьма вяло и неохотно, роняя спокойные слова.

— Я не специалист в вашем деле и не могу судить о Библии, с которой я не знаком, — угрюмо проговорил Якубенко. — В этой части Алексей Петрович может быть вашим оппонентом.

— С Алексеем Петровичем мы находим общий язык, — дружественно и благодушно улыбнулся владыка.

— Не всегда, владыка, и не во всем, — возразил Иванов и тоже улыбнулся мимолетной вежливой улыбкой. — Я, к примеру, не считаю «Ветхий Завет» священной книгой. Вот вы, владыко, совершенно справедливо определили иудаизм, как кодекс эгоистического высокомерия и человеконенавистничества. Я читал некоторые работы советских авторов о сущности иудаизма и могу по ним иметь свое мнение. Но ведь этот цинизм и жестокость, то есть человеконенавистничество содержится в «Ветхом Завете». Совсем другое — Евангелие. Это действительно нравственный кодекс, проповедь добра и неприятие зла. Не случайно многие высказывания апостолов из Евангелия вошли в нашу речь и жизнь крылатыми выражениями. Десять Божьих заповедей: не убий, не укради, чти отца своего и мать, не лжесвидетельствуй, люби ближнего своего как самого себя.

— Возлюби правду и ненавидь беззаконие, — вставил епископ, воспользовавшись паузой. — Кто возвышает себя, тот унижен будет, а кто унижает себя, тот возвысится.

— Это уже непосредственно по адресу Хрущева и Брежнева, — не утерпел генерал и улыбнулся со злорадством.

— Так ведь учение Христа и его апостолов не имеет пределов ни во времени, ни в пространстве. Потому оно и бессмертно, — сказал епископ. — Разве не современно звучат слова Иоанна: «Дети! Последнее время. И как вы слышали, что придет Антихрист, и теперь появилось много антихристов, то мы и познаем из того, что последнее время. Они вышли от нас, но не были наши: ибо если б они были наши, то остались бы с нами, но они вышли, и через то открылось, что не все наши».

Владыка процитировал дословно по памяти, умолк и устремил умный почтительный взгляд в сторону старинной иконы на стене.

Назад Дальше