Я вытряхнула снимок раньше, чем успела сообразить, для чего это делаю. И, как оказалось, не зря. Подпись на обратной стороне того стоила. Ленчикова подкладка, Ленчикова изнанка, двойное дно, которое никому не пришло в голову спрятать.
«8 августа. Мы в гостях у Пабло».
Мы в гостях у Пабло, ну надо же!.. Мы — это Ленчик и жена Ангела, оказавшаяся вовсе не женой Ангела! Зачем, зачем было так подло врать!..
Я опустилась на пол у стеллажа и сдвинула шляпу на затылок, переваривая подпись. И не так много времени на это ушло, не так много, желудок у меня оказался луженым. Целых два года он питался такой дрянью, такой падалью, таким враньем, что справиться с почти диетическим «Мы в гостях у Пабло» не составило большого труда.
Даже если подпись на фотке не лжет — что из того? Ей четыре года, а за четыре года многое может измениться. Ведь Ангел ничего, ровным счетом ничего не рассказывал о своей русской жене. И ничего не рассказывал о знакомстве с ней. В конце концов, за четыре года можно переметнуться от русского к испанцу и сто раз бросить не особо привлекательного полусумасшедшего Ленчика ради красавца Пабло-Иманола. Почему нет? Я бы на месте русской жены Ангела поступила точно так же. А Ленчик с Ангелом остались друзьями, лучшими друзьями, mio costoso, бывает же такое — редко, но бывает… Смотреть на прикрытое, занавешенное условностями, временем и обстоятельствами тело своей бывшей жены — и ничего не чувствовать. Отдать его другому, сменить, как опостылевший диск в плеере, забыть, как приевшийся ландшафт, — и ничего не чувствовать. И, потягивая «Риоху», с улыбкой наблюдать, как кто-то другой раз за разом прокручивает этот диск, — и ничего не чувствовать. Бывает же такое — редко, но бывает.
А потом все становится с ног на голову, и обладание одним и тем же женским телом делает мужчин не соперниками, а соучастниками. Точно так же, как обладание одним и тем же мужским телом делает женщин не соперницами, а соучастницами.
Даже двух соплячек, ненавидящих друг друга. Двух соплячек — скорее всего. Мы с Динкой и есть соучастницы. Мы вместе — или почти вместе — раскусили электронные игры Ангела с Ленчиком, а они были чуть посложнее «Тетриса». Мы вместе — или почти вместе — решили окучить Риеру Альту. Мы стали соучастницами — точно так же, как стали соучастниками Ленчик и Пабло-Иманол. И не только в контексте бывшей-бывшей жены.
Точно так же, точно так же, только глаза слипаются.
Вот хрень.
Я ненавидела это свое состояние и побаивалась его. Меня всегда неудержимо клонило в сон, когда я сталкивалась с чем-то непонятным, чего подсознательно боялась. И чего не могла, не решалась объяснить — именно в силу этого мягкого, плюшевого, разъедающего душу страха. Сонные прогулки по сонному льду — вот как это называлось. Первый раз это случилось со мной, когда я застукала Динку с очередным дурацким кобельком. Гастрольный, ни к чему не обязывающий трах, который Динка начала практиковать через полгода после нашего первого выступления. Схема всегда была одна и та же: во время концерта она цепляла взглядом какую-нибудь смазливую распаренную физиономию и больше с ней уже не расставалась. Клейкая струя Динкиных гнуснейших желаний облепляла жертву, парализовывала и лишала воли. Точно так же лишала воли и ее звездность. На сцене она была недостижима, Динка, недостижима — и все равно доступна. Как самая последняя шлюха. Жертва хорошо это понимала и каждый раз оказывалась за кулисами, чтобы быть растоптанной Динкиной извращенной любовью к сомнительным, скоропортящимся удовольствиям.
Со временем я привыкла к этому, но в тот, первый, раз, когда я застукала ее с кобельком в гримерке… Когда, толкнув ногой дверь, я увидела этого кобелька со спущенным штанами и Динку, стоящую перед ним на коленях…
— Закрой дверь с той стороны! — проорала мне Динка, с трудом отрываясь от своего случайного любовника.
Тогда она еще стеснялась меня, это потом ей стало на все наплевать.
— Что?..
Кажется, я даже этого дурацкого вопроса не задала, я видела только крепкие юношеские, подло трясущиеся ягодицы и Динкину взмокшую челку. То ли от только что закончившегося выступления, то ли…
— Закрой дверь с той стороны!..
Я послушно прикрыла дверь и отошла от нее на безопасное расстояние: как будто парень мог задеть меня, как будто Динка могла задеть… Вот тогда-то мне и захотелось спать. Да так, что справиться с этим детским сладким желанием не представлялось никакой возможности. Я опустилась по стене, села, сложив ноги по-турецки, как это обычно делала Динка, и прикрыла налившиеся свинцом веки. Никаких мыслей в голове, никаких, только слипшаяся Динкина челка…
Я хорошо помню… Я хорошо помню, что очнулась только тогда, когда кто-то настойчиво потрепал меня за плечо.
Алекс.
Еще не умерший Алекс в своем вечном вытянутом свитере сидел против меня.
— Что случилось? — спросил он. — Почему ты здесь?
Действительно, почему я здесь? В чужом городе, каких сотни; в чужом дворце спорта, каких тысячи; в чужом коридоре, каких десятки тысяч; на чужом, не очень чистом полу, каких миллионы… На чужом, не очень чистом полу, каких миллионы, сидит звезда — каких раз и обчелся… Хорошенький сюжет для бульварной прессы, ничего не скажешь…
— Эй, почему ты здесь?
— Нипочему, — огрызнулась я. — Сам спроси у этой твари…
— Да что случилось, в конце-концов?!
О-о, только Алекс, несчастный, измотанный болезнью Алекс принимал наши с Динкой контры близко к сердцу. Ленчика и Виксан это забавляло, не более, они считали, что так и не обузданная ненависть придает пикантность нашему скандальному дуэту. И не дает разжижаться тягучей, черной, как мазут, застоявшейся крови.
— Давай… Иди к ней, иди… Проведай нашу дорогую Диночку…
Алекс пожал плечами, отлепился от меня и направился к гримерке. Только бы тебе не пришло в голову постучать, подумала я совершенно безнадежно: Алекс всегда был удручающе корректен… Вот и сейчас он аккуратно стукнул в легкую фанеру костяшками пальцев и едва не получил по лбу распахнувшейся дверью. Кобелек, оперативно выудивший свое, выполз из гримерки. На лице его — тупом лице с тупым носом, тупыми скулами и тупым подбородком — застыло выражение удовольствия и растерянности. И оскорбленной в своих лучших чувствах похоти. Потом я видела много таких лиц, самых разных, но это выражение — оскорбленной в своих лучших чувствах похоти — всегда оставалось неизменным.
Вот хрень!
Тогда Алекс настучал о происшедшем Ленчику: интеллигентно, робко, с застенчивым придыханием, почти с пиететом. А Ленчик настучал по куполу Динке — уже без всякого пиетета. В присутствии Виксана и меня, что было совсем уж унизительно.
— Если ты еще раз позволишь себе такой левый номер, тварь живородящая, — сказал он Динке в своей обычной манере, — если ты только позволишь себе его… Я тебя урою… Я тебя через взвод солдат пропущу.
— Где взвод? — в своей обычной манере огрызнулась Динка. — Подать сюда взвод!
И Ленчик тотчас же съездил ей по физиономии — в своей обычной манере.
— Это тебе от командира взвода, дорогуша. Учти, будешь козлить, я тебя заставлю кровью харкать. Я тебе все твои трубы перевяжу к чертовой матери…
— Пусть антисексин принимает, — посоветовала флегматичная Виксан. — Купи ей антисексин.
— Пошли вы к черту, — огрызнулась Динка. — Сами принимайте, уроды… Видеть вас больше не могу… А ее больше всех… Не могу…
«Ее» — означало меня.