Жизнь из жизни, смерть из жизни…
Гром выстрела разорвал тишину над морем, вспорол ее от береговой линии, отмеченной грядой торосов, до океанской дали, где неизвестно что – то ли открытая вода, то ли дрейфующий лед. Спокойная, гладкая водная поверхность покрылась рябью, и над ушедшей под воду нерпой расплылось яркое красное пятно, усиленное разгоревшейся красной зарей. Кагот размотал тонкую ременную бечевку, к концу которой была привязана деревянная груша с острыми металлическими крючьями, и как только добыча показалась на воде, он кинул акын – так называлось это приспособление – и, зацепив нерпу, вытянул ее на лед.
Оставив у края кровавый след, туша тяжело скользнула на лед, и Кагот подтащил ее ближе. Это была самка. Может быть, ранней весной у нее родился бы маленький беленький нерпенок… Но такова жизнь. Чтобы существовать, человек убивает зверя. Нерпы, лахтаки, моржи, киты, утки, рыбы, белый медведь – все это предназначено
Внешними силами для пропитания человеку. А вот ворон не убивают и не едят. Говорят, что они – проявление Внешних сил. Сами Внешние силы не перевоплощаются в ворон, а как бы обнаруживают в них свое существование, напоминают так о себе.
Оттащив нерпу подальше от кромки, Кагот снова застыл в прежней неподвижной позе, уставившись на полынью, где даже зоркий взгляд теперь не мог бы обнаружить ничего подозрительного. И снова над покрытым льдом морем повисло вечное спокойствие и тишина, такая ощутимая, подступившая так близко, что, казалось, до нее можно дотронуться.
Подкрадывалась еще одна мысль, чудовищно кощунственная, и усилием воли Кагот отгонял ее, отвлекая себя разглядыванием торосов, разгоревшейся зари. Но стоило перевести взгляд на спокойную поверхность воды, мысль возникала с новой силой, пугая и холодя сердце. Брызнувшие алые лучи зимнего солнца ненадолго отвлекли от мрачной догадки, но едва взглянув на заалевшую водную поверхность, Кагот чуть не заплакал от бессилия: не уйти от этих мыслей! А думалось вот о чем. Раз человек питается окружающим его зверьем, то, быть может, кто-то из Внешних сил предпочитает человечину? Питается плотью людской, точно так же как люди с удовольствием пожирают чуть сваренное нерпичье или лахтачье мясо, из которого еще сочится теплая красная кровь? И кто-то там, в неведомых пространствах, в обиталищах потусторонних сил, наслаждалед телом бедной Вааль?…
С ума можно сойти от этих мыслей! Зачем дано человеку так мучиться своим разумом? Почему Внешние силы не отняли у него вместе с Вааль и разум и, быть может, жизнь?
А Айнана? Бедная маленькая девочка, которая ни в чем не Виновата кроме того, что она является единственным свидетельством самого прекрасного, что видел и переживал в своей жизни Кагот?
Бросил бы Кагот убитую нерпу на окровавленном льду, но маленькая девочка, раз уж она родилась в человечьем обличье, для своей жизни требовала свежего нерпичьего мяса.
Кагот сунул винчестер в кожух и продернул сквозь усатые губы нерпы тонкий ремень. За спиной вместе с зачехленным винчестером болтались снегоступы – «вороньи лапки». Он сегодня их так и не надел ни разу – лед установился прочный, а глубокого снега еще не было. Настоящие снегопады еще впереди, когда солнце перестанет появляться над горизонтом и только яркая полдневная заря будет указывать на временную веху.
Застывшая нерпа скользила по льду, идти было легко, а мысль, обжегшая разум и обуглившая нутро, медленно угасала, оставляя легкий холодный пепел.
Кагот еще издали увидел отмеченный электрическими огнями корабль Амундсена. Норвежец объяснил, что судно названо в честь норвежской королевы.
Откуда берутся короли и цари, властвующие у тангитанов? У чукчей, как и у соседних эскимосских племен, не было всеобщего владыки.
Но в каждом селе находился человек, который благодаря своей удачливости и силе становился главным, и к слову его прислушивались. В последние годы такие люди начали приторговывать, выменивая товар у русских и американских купцов. Обычно к таким людям и льнули шаманы, связанные, как правило, родством, как связан был с Амосом и его родичами Кагот.
По дошедшим до Кагота разговорам бывалых людей и по рассказам покойного Амоса он знал, что чукотская земля принадлежит России, которой управлял Солнечный владыка. За морем, точнее за проливом, в котором торчали два каменных островка, населенных эскимосами, – Имаклик и Иналик, – находилась другая большая земля – Америка. Ею правил другой тангитан, называемый президентом. Русский царь для чукчей и эскимосов Чукотки был вроде далекого отца, позабывшего о своих детях. Люди американского президента по причине своей близости к чукотской земле часто посещали этот берег, чтобы выменять на разные товары, а чаще на огненную веселящую воду, пушнину, моржовые бивни, китовый ус. Кагот видел и замечал, что между людьми русского царя и американского президента существовало соперничество, приводившее порой к откровенным столкновениям, как это было с «Белиндой», уличенной в незаконной торговле. Правда, Кагот так и не понял до конца, почему надо получать специальное позволение для торговли. Если у тебя есть шкура горностая, а у тангитана нож, то почему к обоюдной пользе и удовольствию не обменяться? От этого никому нет вреда. С другой стороны, как-то непонятно: раз здешняя земля русская, то почему в больших прибрежных селениях главными торговыми людьми были американцы? И почему это русские вдруг вроде бы ни с того ни с сего отказались от Солнечного владыки? Мало того что отказались, так еще, как говорят, силой столкнули его с золоченого сиденья. Спросить бы, да не у кого, как не у кого спросить о том, куда девается прошлое…
Кагот прошел чуть левее корабля. В вечерней настороженной тишине оттуда доносился едва слышный шум, свидетельствовавший о том, что корабль обитаем и люди на нем еще не ложились спать.
Последнюю гряду торосов Кагот преодолел напротив яранги Амоса и, поднявшись, скорее почувствовал, чем увидел, что в селении что-то случилось. У яранги перед входом в чоттагин виднелось светлое пятно, и уже отсюда зоркие глаза Кагота разглядели, что горит костер, а не плошка с тюленьим жиром, которая возжигается оставшейся в доме женщиной как манящий огонек, путеводная звездочка к родному очагу. С чего бы зажигать костер? Или Каляна издали чует, что мужчина идет с добычей, и заранее приготовила большой костер, чтобы сварить побольше еды и назвать гостей на первое свежее нерпичье мясо?
Подойдя ближе, Кагот увидел чужую упряжку, посаженную на растянутой в длину цепи так, чтобы псы не грызлись между собой. К кровле яранги были прислонены две большие нарты.
Каляна встретила охотника, как и полагается хозяйке, с ковшиком холодной воды.
Кагот взял у нее ковшик, облил морду убитой нерпы, как бы давая ей напиться пресной, натаянной из речного льда воды, сам отпил несколько глотков и, выплескивая оставшиеся капли в сторону моря, тихо спросил:
– Кто?
– Тангитаны.
– Откуда?
– Из Ново-Мариинска.
– Торговые люди?
– Нет, совсем новые люди.
– Американцы?
– Двое русских, а один чуванского [13] племени человек: хорошо и по-чукотски и по-русски говорит. Новая власть.
– Новая власть? – удивился Кагот, вспомнив свои недавние размышления. – От кого эта власть?
– От бедных, – почему-то шепотом ответила Каляна
Из яранги вышел мужчина.
– Еттык! – сказал он по-чукотски. – Однако знакомиться будем. Анемподист Парфентьев я, из Ново-Мариинска, из Анадыря.
Кагот пристально вглядывался в гостя.
– Охота, видно, успешная была? – спросил Анемподист.