— Что я делаю?! Она же русская, несовершеннолетняя, и...!" "Ты девушка?" — спросил он. "Ну и что? Я люблю тебя..." — сказала она.
С тех пор у Майкла не было других женщин, и он не нуждался в них. Он знал, что Поля — это ЕГО тип, его size, его идеал. Полина и никто
больше. Он сделал ее женщиной, он научил ее всему, что доставляло ЕМУ удовольствие, и в этом смысле она даже стала его гордостью, его скрипкой,
которую он сам выточил из куска жесткого русского дерева, сам отполировал и обучил откликаться на самое беглое прикосновение его смычка...
И все-таки, когда в Брюсселе, на стоянке частных вертолетов, Майкл снова увидел рядом с новеньким прокатным "BMW" высокую, стриженую
коротким бобриком красотку на длинных ногах, он сам поразился, как радостно екнуло у него сердце. А красотка, как и несколько часов назад, опять
не сказала Майклу ни слова на их коротком пути со стоянки вертолетов к Брюссельскому аэровокзалу. Но зато на вокзале, в пассажирском отсеке-
накопителе она вдруг сама повисла на Майкле и стала целовать его с такой нежностью, с какой удовлетворенные любовницы целуют мужчин после
страстной ночи. Он оторопел, инстинктивно попробовал оглянуться, но она жестко зажала его голову двумя прохладными ладонями и шепнула между
поцелуями: "Не оглядывайся! За нами следят! Обними меня!..."
Эти объятия и эти нежнейшие поцелуи продолжались не минуту и не две, а целых шестнадцать минут до посадки в самолет "Брюссель — Москва". И
хотя Майкл чудовищно устал от своего челночного полета в Вашингтон и обратно, он почувствовал, что заводится, что его брюки уже неприлично
топорщатся в ширинке. "Остынь, Майкл, — шепнула она ему, усмехнувшись. — Ты же ослаб от ночи любви... Стоп! Не оглядывайся! Иди на посадку!"
На вялых ногах он пошел на посадку, так и не узнав, кто же следил за ними в Брюссельском аэропорту — бельгийские журналисты или русские
гэбэшники...
10.
Поезд "Сибирский экспресс", вагон-ресторан. 10.50 по сибирскому времени (07.50 по московскому)
— Дорогие товарищи! — говорил Роман Стриж, держа в руке свежую "Правду". — Здоровье нашего дорогого Михаила Сергеевича идет на поправку.
Надо ожидать, что через пару дней он выйдет из больницы...
Стриж стоял в глубине вагона-ресторана "Мадонна", на нем был деловой темный костюм с орденской колодкой — два полосатых ромбика боевых
орденов "Красной Звезды" и еще один — знак боевого ранения. Перед ним, под огромными цветными портретами голоногой певицы, тесно сидели и стояли
сто сорок делегатов съезда КПСС, возвращавшихся из Москвы поездом "Москва-Владивосток". Секретари сибирских обкомов, парторги крупных строек,
заводов, нефтепромыслов и алмазных приисков...
— Сегодня на трех страницах "Правды" опубликованы письма читателей с выражением любви к нашему вождю и требованием сурово наказать не
только негодяя Батурина, но всех, кто явно или тайно мешает курсу, взятому партией, — продолжал Стриж.
Поезд шел быстро, за окнами огромным карусельным колесом прокручивалось зеленое море урманной тайги. На столиках перед собравшимися
позванивали ложечки в пустых чайных стаканах. Мощные динамики в углах ресторана молчали, но на кухне по экрану видеомагнитофона беззвучно
носилась Мадонна с радиомикрофоном в руке.
Поглядывая на нее, панк разделывал свежего поросенка. Из тамбура слышался нетерпеливый стук в
запертую дверь — там несколько пассажиров просились в ресторан...
— Я рад, что в этой подборке есть письма и от трудящихся нашей Сибири, — говорил тем временем Стриж. — А завтра таких писем должно быть
еще больше. Каждый из нас по приезде домой должен посвятить все свое время организации заводских митингов и писем в "Правду", чтобы наш дорогой
Михаил Сергеевич видел — Сибирь за него!...
Старательные, даже чрезмерно старательные аплодисменты и возгласы "Правильно!", "Верно!" прервали Стрижа. Стоя на широко и крепко
расставленных ногах, чтобы не качаться от толчков вагона, Стриж переждал эти возгласы и продолжил:
— Но этого мало, товарищи! Вы прекрасно знаете, как важно для выздоравливающего человека увидеть своими глазами лица людей, которые любят
его, верят в него и являются его полными сторонниками! Поэтому труженики нашего Свердловска предлагают: в день выхода товарища Горячева из
больницы провести по всем городам Сибири народные демонстрации под девизом: "Крепкого вам здоровья, дорогой Михаил Сергеевич!"... — Стриж поднял
руку, предупреждая преждевременные аплодисменты: — Вчера только за один день на эту демонстрацию в нашем городе добровольно записались больше
сорока тысяч человек! Кто за то, чтобы провести такую демонстрацию по всей Сибири, прошу поднять руку!
Лес рук разом поднялся в вагоне-ресторане, а одобрительные реплики выразили общий и уже искренний энтузиазм. Даже по лицам было видно, что
идея провести такую демонстрацию освобождала многих от ночных страхов. Во всяком случае, это было действие, а не пассивное ожидание. Действие,
которое может заставить кремлевского Хозяина сменить гнев на милость...
Стриж удовлетворенно повернулся к делегатке в строгом сером костюме, которая вела стенограмму собрания:
— Принято единогласно...
— То-то ж! — удовлетворенно произнесла на кухне мать панка, готовя на огромном противне уральские шанежки.
— Демонстрацию — это ты хорошо придумал, — с нажимом на букву "о" сказал Стрижу Родион Пехота, секретарь Омского обкома партии — тот
самый, с которым Турьяк ночью играл в карты. — Можно сказать, камень с души снимаешь... Нет, правда! — повернулся он на смешки вокруг. — Я
человек откровенный. Только одно страшновато: не начнется ли хулиганство против партийных работников?
— Ага, дрожит очко... — с усмешкой прокомментировал на кухне панк, украшая поросенка каким-то соусом и таежными ягодами. Стук в тамбуре
усилился, панк с досадой отложил соусницу и вышел в тамбур. За закрытой стеклянной дверью уже набралась довольно большая группа пассажиров, в
основном — мужчины с однозначной жаждой в глазах.
— Еще одиннадцати нет! — крикнул им панк. — Закрыто! Партийное собрание! — и ткнул пальцем в табличку, извещавшую о расписании работы
вагона-ресторана.
Между тем в ресторане продолжалась дискуссия.
— А это зависит от тебя, — ответил Стриж на вопрос Родиона Пехоты о возможности хулиганства во время демонстрации. — Как организуешь... —
И вновь обратился ко всем присутствующим: — Теперь второй вопрос.