На сцену к Розенбауму тут же выскочил кто-то из
администрации, яростно зашептал что-то на ухо, но бард отрицательно покачал головой и сказал негромко:
— Я буду петь...
— Ур-р-ра! — ответили, ликуя, интервенты. — Давай, Сашок, жарь... Про Афганистан! Про инвалидов!...
Администратор взял барда под руку и снова что-то яростно зашептал ему в ухо. Зал засвистел, затопал ногами, кто-то запустил в
администратора крепким русским матом, обещая оторвать ему определенные части тела. А Розенбаум упрямо стоял у микрофона, жестко расставив ноги и
держа гитару на груди, как автомат. Администратор смылся под ликующий рев зала. Розенбаум провел пальцами по струнам гитары, и зал тут же затих,
успокаивая сам себя строгими окриками.
— Мчатся кони по небу...
И листья медленно кружат,
И осени безумно жаль.
Она старалась, как могла,
Всю ночь в садах ковры плела —
Но Ромка этого уже не видит...
И вдруг — прямо посреди песни — микрофон онемел, а в зале вспыхнули высокие хрустальные люстры. И откуда-то сверху прозвучал жесткий голос
радиодинамиков:
— В связи с переполнением зала и нарушением правил противопожарной безопасности концерт отменяется! Повторяем: в связи с переполнением...
Господи, что тут началось! Свист, рев, мат, безумие молодой толпы в амфитеатре, на галерке и в проходах партера, кто-то вырвал спинку
кресла и колотил ею по сцене, его примеру тут же последовали остальные — рвали бархатные шторы над входными дверями, ломали стулья и кресла,
свистели, орали, топали ногами, огрызком яблока запустили в хрустальную люстру. Зеленоглазая белоснежка рядом с Майклом возмущалась вместе с
ними, кричала "Позор! Негодяи!" и даже свистнула, сунув в рот два пальца. А богатая партерная публика стала трусливо протискиваться к выходу, и
молодые парни из числа безбилетников нагло хватали разнаряженных женщин за задницы. Розенбаум молча смотрел на это со сцены, сузив свои жесткие
карие глаза. "Давай, Сашок, пой!" — орали ему из зала. Но он вдруг резко повернулся и ушел за кулисы. Зал взревел еще громче. "Все! — сказала
Майклу соседка.
— Раз он ушел — он петь не будет!" Майкл стал вслед за ней протискиваться к выходу, пытаясь прикрыть ее от давки и толкотни. Он почему-то
чувствовал себя ответственным за ее безопасность, и когда чья-то чужая рука нагло прошлась по ее спине, Майкл тут же взревел по русски:
— Отъ...!
Но еще нужно было получить пальто в гардеробе, и потому из Зала они выбрались на улицу лишь минут через десять, когда милиция и дружинники
с красными нарукавными повязками уже подогнали ко всем выходам из Зала свои автобусы и запихивали в них почти всех выходящих, уверенно, по
одежде отличая нарушителей порядка и хулиганов. Конечно, и здесь были крики, мат, локальные драки сопротивления арестам, а какой-то милиционер,
увидев, верно, плебейское пальто "белоснежки", ту же грубо схватил ее за руку. Но Майкл вмешался:
— I'm sorry. She is with me...
Он уже хорошо усвоил, с кем в Москве нужно говорить по-русски, а кому показать, что ты иностранец. Милиционер, хоть и не понял ни слова,
тут же отпустил девушку, и они оказались, наконец, в стороне от давки, шума и почти непомятые. И тут Майкл неожиданно для самого себя предложил
этой девочке подвезти ее до дома.
Милиционер, хоть и не понял ни слова,
тут же отпустил девушку, и они оказались, наконец, в стороне от давки, шума и почти непомятые. И тут Майкл неожиданно для самого себя предложил
этой девочке подвезти ее до дома.
В Москве, если девушка соглашается сесть к вам в машину, значит — она соглашается на все. И в тот момент, когда небрежное "Я имею машину.
Хотите, я подброшу вас домой" почти автоматически слетело у Майкла с языка, он тут же и пожалел об этом, но подумал, что сейчас она откажется и
ситуация будет исчерпана. Девочка согласилась и, Майкл видел, согласилась без задних мыслей, без подтекста, а просто кивнула ему в знак
согласия, сама еще находясь не здесь, на тротуаре Ленинградского проспекта, а среди шума и давки беснующегося Концертного зала. Или во власти
суровых и горьких песен этого Розенбаума... И только когда они подошли к "Мерседесу" Майкла, в ее глазах появилось сомнение.
— Вы... Вы, правда, иностранец? Я думала, вы мусору просто так по-английски сказали, чтобы он отвязался...
— Да, — сказал Майкл жестко, словно мстя ей за то, что сам же ее стеснялся до начала концерта.—Я американец. Это плохо?
— Нет, что вы! — она снисходительно улыбнулась. — Просто я думала, что вы латыш или эстонец... У вас акцент... — И села в машину.
— Где вы живете? — спросил он.
— В Черемушках. Это далеко. Я, пожалуй, на метро поеду. Только вот... — и она опять полезла в сумочку за деньгами.
— Черемушки — это мне по дороге, — перебил он и тронул машину. — Но умоляю: закройте свою сумку!
Черемушки — построенный еще при Хрущеве рабочий пригород Москвы с облупившимися теперь от старости пятиэтажными домами — были, говоря
строго, куда дальше, чем дом на Ленинском проспекте, где жил Майкл, но в той же юго-западной стороне Москвы. По дороге Майкл выяснил, что
девочку зовут Поля, что ей пятнадцать с половиной лет, что она учится в музыкальном училище на хоровом отделении, мечтает стать оперной певицей,
знает всех американских и европейских звезд хард-рока, а в Москве живет всего третий месяц — папу, офицера связи, перевели сюда из Херсона,
небольшого порта на Черном море...
Нужно ли говорить, что сочетание трогательной зеленоглазой юности с совершенно взрослой эрудицией и категоричными суждениями обо всем —
музыке, поэзии, политике и даже погоде — увлекли Майкла уже всерьез, глубоко — так, что он сам себе удивлялся. Две недели они встречались почти
каждый день, бродили, разговаривая часами, по заснеженной Москве, отогревались в ночной дискотеке гостиничного комплекса Армана Хаммера, дважды
сходили в Лужники на концерты новых английских звезд софт-рока, а затем... "Сегодня я буду завтракать у тебя", — бросила ему Полина однажды
вечером, явившись на их традиционное место свиданий у метро Маяковского. И тут же заговорила о чем-то другом, а Майкл... Он даже огорчился —
черт возьми, вот и весь роман, а он-то, как говорят русские, тянул резину, бродил, как романтик, по холодной Москве, слушал лялькины лекции о
Пастернаке и Высоцком... А она такая же, как все, хоть ей и 15 с половиной лет...
Ночью оказалось, что она девственница. Майкл замер, оторопев, даже приподнялся на руках над ее полудетским телом. "Господи! — пронеслось у
него в мозгу.