"Тоже, наверно, из бедных казаков",-подумал о нем Колька, оглядывая его ситцевую рубаху, простые штаны и такие же, как у Гаврилы Охримовича, чирики.
Колька стоял между председателем хуторского Совета и брюхатым, посматривая при разговоре взрослых то на того, то на другого. Последний опустил руку Кольке на голову. Колька не воспротивился, хотя и не любил, когда его гладили по голове. Но когда почувствовал, что рука его не гладит, а сжала волосы между пальцами и как бы пробует - крепко ли они держатся, он высвободился, всмотрелся в лицо мужика.
Глаза у Мирона Матвеевича не улыбались...
Растягивался в улыбке только обросший черной шерстью рот. Глаза же, будто злые иглы, ненавидяще впились в лицо Гавриле Охримовичу. Седые концы усов, сливаясь с клиньями густой седины по обе стороны подбородка, были похожи на белые клыки.
Рот растянут в улыбке, а клыки не спрячешь, торчат!
Колька отступил от брюхатого и уже зорко стал следить за всем: как оба собеседника держатся, о чем говорят.
Они оба - и Гаврила Охримович и Мирон Матвеевич-держались так, будто собирались играть в ловитки.
- Родычей опять встречаешь? - спрашивал Мирон Матвеевич, кивая на уходящую вниз колонну.
- Да, - отвечал Гаврила Охримович как бы мимоходом, а сам смотрел во двор, где по кругу бегал черный блестящий от сытости конь.
Вслед за конем поворачивался, щелкая бичом, человек. Был он без рубахи, лишь в плотно облегающих брюках и хромовых сапогах.
- Богатый ты, Гаврила, на родычей. Который раз встречаешь.
- Кто на шо, кто на шо, Мирон Матвеевич, - отвечал Гаврила Охримович, глядя, как конь, выгнув по-лебединому шею, переходит с галопа на рысь.
- Вся Расея у тебя, Гаврила, в родычах!
В голосе Мирона Матвеевича звенела уже злость.
- А шо ж, так оно, мабуть, и есть, - добродушно отвечал Гаврила Охримович, ничего не видя, кроме коня, и как будто ничего и не желая замечать. Спросил:
- Иноходца готовите? Рысь добрая!
- Ать, Ворон, ать! - закричали во дворе, стрельнули бичом и попустили повод. - Наметом! Наметом!
- И куда ж твои родычи идуть? - продолжал Мирон Матвеевич медленно, словно цедя по слову.
- А не знаю... Чи на Каневскую, чи на Ростов, не знаю...-весело и как будто даже беззаботно отвечал Гаврила Охримович.
Борода и усы у брюхатого перекосились в кривой усмешке, клыки разъехались - словно волк оскалился!
- Рассказывай!.. Ростов! Каневская! Север, юг, восток и запад!..
- Много казаков завтра будет участвовать в скачках? - спросил Гаврила Охримович, как ни в чем не бывало.
Брюхатый промолчал. А Гаврила Охримович, решив, что ответа от него не дождаться, крикнул во двор:
- Здорово, Павло!
Джигитовщик взглянул на него, кивнул. Конь уже летел, распластавшись над землей, словно и не прикасаясь к ней.
- Джигитуешь? Застоялся? - закричал Гаврила Охримович. - К скачкам готовишь?
Павло внезапно потянул к себе лоснящегося от пота коня. Тот заплясал на месте и попытался вскинуться на дыбы.
Ах и красавец! Тонконогий, в белых чулках, мускулы на груди у него перекатывались упруго, будто резиновые, а голова, худая, с белым пятном на лбу - звездочкой, вскидывалась вверх на тонкой высокой шее.
Конь дико всхрапывал, скалил желтые зубы и пытался укусить Павла, который освобождал от вожжи уздечку.
- А ну не балуй! Не балуй, Ворон! - покрикивал на него Павло и, освободив от привязи, ударил коня ладонью по крупу. - Ать, Ворон! В конюшню!
Распугивая кур, гусей и уток, что выводками бродили по двору, конь послушно побежал за изгородь из деревьев. А Павло - разгоряченный, улыбающийся, - отирая пот со лба, направился к воротам, волоча за собой по траве вожжу так, словно за ним ползла змея.
- К скачкам, говорю, готовишься? - спросил его вновь Гаврила Охримович. Объезжаешь?
- Да, застоялся малость.
Нужно,-задумчиво и устало улыбаясь, отвечал Павло, словно Ворон все еще скакал перед его глазами.
- А побывка как? Долго еще гулять?
- Да в праздник закончатся мои гулянки. Сотня соберется - служить пойду.
"Сотник! Хуторской сотник! Его казаки потом будут рыскать за Гаврилой Охримовичем по плавням!-вспомнил Колька. - Вот же хитрый какой председатель Совета! Все узнал!
И что казаки завтра соберутся, и что Павлу скоро нужно будет уходить из хутора!"
Теперь мальчишки могли хорошо разглядеть сотника. Это был красивый молодой дядька. Широкие плечи, узкие бедра, мускулистая грудь. Брюки у Павла из дорогого материала и пошиты так, что не было ни единой морщины. Лицо открытое, продолговатое, с яркими и полными губами, нос - с горбинкой и щегольские черкесские усики.
- Сам-то ты... будешь? - остывая от джигитовки, спросил Гаврилу Охримовича Павло и уставился ему в лицо. Чем-то затаенным, звероватым он был похож на брюхатого.
"Да это ж... хуторской атаман! - наконец-то разобрался во всем Колька, взглянув на Мирона Матвеевича. - Вот тебе... и бедный казак! Для маскировки вырядился".
- А як же, - еще шире улыбаясь, ответил Гаврила Охримович. - Разве утерпишь? Кто ж честь нашей окраины защищать будет?.. На нашем краю, считай, коней пять, которых можно выставить.
- Ну если вы на клячах скакать собираетесь, тогда коне-ешно,-протянул насмешливо Павло.-Потеха!.. Как они костьми по выгону загремят. Ты-то сам на том раненом будешь? Шо тебе железнодорожники ростовские оставили?
- Да. Он, знаешь, выправился. Не ровня твоему иноходцу, конешно, но конь ничего, скакать можно... С площади сколько выставят?
- Да все! - грубо бросил Павло, подбоченясь. - Шо у нас коней мало?
- Эт точно, эт точно, - подтвердил Гаврила Охримович и, внезапно спохватившись, сам себя оборвал: -Ну ладно, забалакался я с вами. До завтрева!
- Э, не-ет! - сказал Мирон Матвеевич, расставляя руки. - Раз уж подошел, то давай по душам балакать. - С притворным осуждением сощурился: -Шо ж это ты так, Гаврила!.. Хоть ты и работник мой, но мы с тобой теперь главные люди в хуторе. Ты - председатель Совета, я - хуторской атаман, нам есть о чем побалакать. А то, глядишь, и не увижу табя... живым, время-то вон какое. Шо вот ты антирисуешься, много ли али мало будет участвовать в скачках? Шо у тебя за антирес к этому?
- Да так, - засмеялся Гаврила Охримович. - Интересно, я тоже ведь буду скакать.
- Э-э, нет, Гаврила, меня не проведешь. Знаем мы вас. Родычей хочешь сплавить, шоб мы их не посекли в степу, как капусту?
Павло уже остыл от джигитовки. Пощелкивая тихонько бичом, он жестко и требовательно смотрел в лицо председателю Совета, ждал ответа.
- При чем здесь родычи? Скачки скачками, а люди есть люди. Куда им путь лежит, пусть туда и идут. Хоть сейчас, хоть ночью.
- Кре-епко, значит, дают им в хвост и в гриву, шо бежать приходится, продолжал Мирон Матвеевич так, словно ничего не слышал. - Видел я, сколько среди них раненых.
Павло осклабился, усмехнулся в сторону отца.
- Это вы только ушами хлопаете. В других хуторах не ждут, когда войско придет. Они, - Павло кивнул на Гаврилу Охримовича, - с вами не будут цацкаться. Я встречался с ними, знаю. У них разговор короткий - к стенке!
- Ну ты уж, Павло, скажешь, - проговорил председатель Совета. - Можно и без этого.
- А нам с вами - иначе нельзя! - отрубил Павло.
- Почему это?
- Потому как вас, голодранцев, в три-четыре раза больше, чем нас! Говорить с вами нужно только пулями!
- А языком, шо ж, нельзя?
- Нельзя! Вы хотите жить по-своему, поделить все поровну. А мы не хотим. Нас меньше, и потому мы должны говорить только огнем.
- Шо ж, спасибо и на этом, - серьезно и спокойно отве-тил Гаврила Охримович. Он их не боялся.
А Мирон Матвеевич и Павло смотрели с лютой ненавистью на него и боялись!
"Почему они такие? Почему?"-думал Колька, заглядывая во двор.