Нина захотела шнурки с кисточками пришить, и бахрому сделать, а я на тыльной стороне своих рукавичек солнышки вышила.
Из школы шла в обновке гордая и счастливая. Мне казалось, что теплее и красивее моих рукавиц не бывает! Дома я не могла выполнять уроки, пока не закончила шитье плавок. Бабушка придирчиво осмотрела их и радостно воскликнула:
– Надо же! Ну, прямо влитые. И отделка аккуратно пришита! Если бы не росла, то носила бы их только по праздникам! Глядишь, через пару лет мнеплатье сошьешь.
– Обязательно! – пообещала я серьезно.
У меня было удивительно хорошее настроение.
С каким удовольствием я носила сшитые мною первые вещи! У меня «руки растут как надо»! И не беда, что пальцы исколоты до крови, потому что не получается работать в наперстке. Оказывается, шить не трудно и очень интересно!
А в прошлом году мы учились пришивать пуговицы. Я очень торопилась, нитки запутывались. Два раза переделывала работу, чтобы заработать пятерку. А вторую пятерку за пять пуговиц так и не получила. Не успела и очень переживала, что у меня руки-крюки. Ирина Федоровна успокаивала тогда: «Не лотоши, не ерзай, нитку короче бери».
А теперь все здорово! Я могу!
ЭКСКУРСИЯ
Зима с осенью в этом году долго силами мерялись. Никак осень не уступала. И все-таки почернела наша школьная аллея, и теперь насквозь продувалась колючим ветром. Натужно скрипели и вздыхали дубы. Березки к ним прижимались. А как-то гляжу – за ночь поседели! Покрылись тончайшей пленкой изморози. Только днем солнце ее быстро слизало. Вечером дождь заморосил. А на следующее утро хрусталем сияли веточки. На том метаморфозы не закончились. Стряхнул сердитый ветер звонкую красоту и опять земля голая и черная, а небо серое и скучное. Что еще принесет ветер на своих широких крыльях? Может морозы?
А сбросил ветер искристые одежды для того, чтобы ночью обрядить деревья в пушистые, белые, праздничные меха. И вот идем мы сегодня с вожатой на экскурсию на завод «Предохранитель» и наслаждаемся природой.
Оказывается, таких заводов в нашей стране только три!
Всем понравилось, что в цехах очень чисто и много фрезерных и токарных станков. Потом мы увидели надпись на двери «Револьверный цех» и удивились: «Оружие делаете?» Оказалось, что у станков такое название. Мы забросали главного инженера вопросами и попросили разрешить нам обучаться работе на станках. Соглашались даже на еще одну летнюю практику, лишь бы с пользой. Но он строго сказал:
– Вы деревенские, ваше дело – колхоз, а мы – станция, железнодорожный поселок городского типа, поэтому наши дети должны учиться заводским профессиям.
– Какой же у вас город? Такие же огороды, скот, хаты как у нас, только много крыш под железо и черепицу, потому что богаче живете.
– Неважно, какие дома. Важно, какой статус имеем, – гордо сказал инженер.
– Так не честно. Наши школьники круглый год вкалывают в колхозе, а ваши дети даже на субботниках не работают. Подметут территорию завода – и по домам. У нас даже одно общее название села, только речка разделяет его пополам? – возмущались мы.
Вожатая молчала. Хорошее впечатление от завода было испорчено, и мы уже без интереса пошли на маслозавод. Встретил нас директор радушно. Показал цеха и стал рассказывать о достижениях.
– Наш завод входит в десятку лучших в стране по качеству продуктов. Очень вкусное у нас масло. Девяносто три процента мы продаем за границу, пять процентов – отсылаем в Москву, а два– в областной город.
– А нам? – нечаянно вырвалось у меня.
– Если вдруг сбой произойдет и получится брак, например, сметана перекиснет, тогда это масло в свой магазин отправляем, – деловито ответил директор.
– Что же получается? – загалдели ребята.
– Мы свежее молоко сдаем на завод, а масло нам достается только бракованное?
– И за гречкой в город ездим, и за сахаром тоже, – зашумели школьники с задних рядов.
Директор удивился:
– Надо гордиться своим селом, заводом, а вы возмущаетесь! Странное у вас воспитание.
Подавленные и недовольные мы замолчали.
– Вы масло дома делаете. У вас у всех есть в хозяйстве корова. А городской где возьмет? Совести у вас нет, – закончил директор строго.
– А много мы его видим, масла-то? Сама его делаю, но только один раз за лето. Бабушка соберет четверть сметаны, а потом я кладу ее на колени и трясу. Получается кусок примерно с килограмм.
– А ты не ленись, чаще тряси, – пошутил директор.
– Чего трясти? – взорвалась я. – Я же каждое утро ношу молоко в «государство».
– Нам же по весне из сельсовета в каждый дом разнарядку приносят на молоко, яйца, шерсть и многое другое. Вам на станцию не присылают, хотя у всех во дворах скотина! Раньше у некоторых селян по две коровы было, так запретили. У нас в прошлом году корова двумя бычками отелилась, так сразу потребовали одного в колхоз сдать. А сена вольного не дают. Сколько травы в лесу пропадает?! Люди на болотах по кочкам траву все лето сшибают. Сосед накосил в лесу своим козам, так председатель лично на лошади подъехал и забрал сено, да еще пригрозил тюрьмой. А молоко давай! Из воздуха оно, что ли делается? – сердито закончила тираду Володя Стародумцев.
Директор развел руками:
– Ребята, это не ко мне. Я проблемы своего завода решаю. Рабочие мною довольны.
– Мы понимаем, что вы не причем. Обидно за сельских. Вроде не родные для государства, – не сдержался Эдик Набойченко.
– Со временем и у вас все наладится, – попытался успокоить нас директор, и скрылся в цеху.
Возвращались домой молча.
СТАРЫЕ ФОТОГРАФИИ
Люблю рассматривать фотографии в альбоме. Вот довоенные. Мать с группой студентов. На доске написано «отличники». А на этой – молодые красивые моряки. На обороте дата – тысяча девятьсот сорок второй год.
– Они живы? – спрашиваю у матери.
– Из этих один наш отец домой вернулся.
– И вообще никто-никто из друзей не выжил? – испугалась я.
– Почему же? Вот Аркадий Никитович. Он недавно приезжал к нам в гости из города Энгельса. А этот в штатском – Борис Михайлович. Врачом работает.
– А почему наш отец теперь не военный? Ему форма идет.
– Гражданский он человек. Война заставила погоны одеть.
– А почему в альбоме фотографии выпускников школы с сорок шестого года начинаются?
– Отец школу после войны принял.
– Какие первые выпускники старые, совсем как тети и дяди! – удивилась я.
– Во время войны учиться не было возможности, школу они заканчивали уже взрослыми.
– А эти молодые, но тоже очень серьезные.
– Это выпускники семилетки пятьдесят второго года. Им по четырнадцать лет. И войну, и разруху в детстве захватили.
– Почему десятиклассников мало в классе?
– Многие не имели возможности учиться. Семьи кормить приходилось. По закону в четырнадцать лет человек уже взрослым считается. Но, самых способных, мы старались удержать в школе, – объяснила мне мать.
Я вздрогнула. С фотографии на меня смотрели глаза любимой подруги Лили из городского детдома.
– Кто она? Лицо этой девочки мне давно знакомо, – непроизвольно вырвалось у меня.
– Она с Нижней улицы. Всю жизнь здесь живет. Похожие люди встречаются часто. Их двойниками называют, – пояснила мать.
На диван присела бабушка.
– Вот я в молодости с моей подругой детства, – указала она на двух красивых скромных девушек в странных высоких ботинках, зашнурованных до колен.
Тут же я увидела на фото мужчину без руки, сразу вспомнила инвалидов войны на каталках и спросила бабушку:
– Почему в деревне нет нищих? В городе их много. Среди них даже женщины попадаются.
– В деревне зимой им не прокормиться.