Ты каждую минуту по пустякам извиняешься, сто раз благодаришь за всякую мелочь, рядом с тобой неловко себя чувствуешь, – пристыдила меня Неля и дружески посоветовала: «Проще будь».
– В городе, у дедушки Яши привыкла к вежливости, – объяснила я.
И заторопилась:
– Мне пора.
– Чудная ты. Все родители волнуются, но мы с подружками все равно в гости друг к другу ходим. Ты боишься матери?
– Я не смогу спокойно гулять, когда меня ждут, понимаешь?
– Родители привыкнут, что ты опаздываешь.
– Не привыкнут. Когда отец опаздывает, мать тоже сердится.
– Ну, то отец! – раздраженно хмыкнула Неля.
– А какая разница?
– Большая.
– В чем?
– Мать ревнует.
– К кому?
– Ни к кому. Просто так. Раз он опаздывает, значит, она начинает ревновать.
– Глупо.
– Может быть. Мой папа тоже сердится, когда мама поздно приходит с фермы.
– К коровам ревнует? – рассмеялась я.
– Если бы, – криво усмехнулась Неля. – Странные эти взрослые. Не поймешь, чего им надо, чего не хватает? Вот для меня главное, чтобы родители не ссорились. А может, все-таки погуляем?
– Нет, меня бабушка будет искать.
– У меня бабушки здесь нет. На Украине живет.
– Ты ее любишь?
– Очень, даже хотела остаться с нею. Я ее слушалась.
– Я свою тоже слушаюсь. До завтра.
– Пока, – помахала мне рукой Неля.
Мне показалось, что она тоже не хочет идти домой. Вдруг Неля остановилась и смиренно попросила:
– Ну, хоть на пять минут зайди на моих крыс поглядеть.
– Вот уж радость великая, крысы!? – удивилась я.
– Ты не представляешь, какие они умные!
– Ладно, только на минутку, – смягчилась я и уступила уговорам.
В полупустом щелястом сарае колыхалась пыльная паутина. Мерзкие пауки шептались по углам. Мы притихли. Ждали недолго. Сначала послышался шорох, потом появилась противная серая крыса с длиннющим, тонким хвостом. Меня передернуло от мерзкой картины. Потом прибежала другая, еще более крупная и гадкая. Я уже хотела уйти, как увидела, что вторая крыса катит куриное яйцо. Любопытство удержало меня на месте. Крыса приподнялась на задние лапки и принялась проталкивать яйцо в нору, но оно оказалось больше отверстия. Тогда зверушка осторожно положила добычу на землю и занялась расширением входного отверстия. Под зубами трещала древесина, мелкие щепки усыпали землю. Наконец яйцо закатилось в нору, и крыса скрылась вслед за ним. Но не успела она спрятать хвост, как откуда-то сверху появилась ворона, вцепилась в него и не пускает крысу. Та и так, и эдак, никак не получается с птицей справиться. Вдруг упала зверушка на бок и лежит будто мертвая. Ворона клюв чуть-чуть ослабила, а крыса вмиг нырнула под штукатурку. Но кончик хвоста не уместился и опять торчит. Ворона снова его ухватила и тянет изо всех сил. Не знаю, чем бы закончился поединок, но тут примчался рыжий кот и давай кидаться на ворону.
– Смотри, кот сам хочет поймать крысу, – шепчет мне подружка.
Ворона сердито махала крыльями, отпугивая кота, и не выпускала добычу из клюва. А в результате крыса никому не досталась. Улучила-таки она момент и убежала.
– Ну, как? – спросила Неля, заглядывая мне в глаза.
– Здорово!
– Если долго следить, не такое еще можно увидеть! – довольная произведенным впечатлением, добавила Неля. – Это мой зверинец. Я отдыхаю здесь.
– Спасибо тебе. Только все равно не говори моим родителям, что я у тебя была. Ладно?
– Железно! – пообещала Неля на прощанье.
Я заторопилась домой. Мне надо было уединиться в своем сарае, потому что огнем обожгло внезапно всплывшее воспоминание о первом занятии кружка «умелые руки», болью в груди отозвалось,… снова и снова прокручивалось в голове.
«…Когда занятие окончилось, Зинаида Васильевна ушла, а мы остались в классе. Я рисовала на доске чертиков, а девчонки хохотали. У меня не получалось так заразительно смеяться, но все равно было приятно, что друзьям нравятся рисунки. Вдруг с лицом, перекошенным злобой, в класс заглянула мать.
Я не поняла в чем дело, но на всякий случай кинулась к своему портфелю.
– Где ты сейчас должна находиться? Кто позволил тебе остаться после занятия? – кричала мать так, будто я совершила страшное преступление.
Кто-то из девочек, пытаясь защитить меня, промямлил: «Мы только на пять минут».
Я выскочила из класса. Мать за мной. Я с ревом пересекала двор и уже не слушала, что она кричала мне в след. Обида трясла, я захлебывалась слезами. За что? Почему я не могу, как другие дети жить обычной детской жизнью? Зачем мать следит за каждым моим шагом? Как дикая коза перемахнула штакетник и ров, отделяющий школьный двор от огородов, и упала в траву, надрываясь непониманием, и жалостью к себе. Зачем ругает перед детьми? Я рабыня? Может, я сказала при детях что-то плохое, лишнее? Но я же в основном молчу, говорю только по делу? Чего ей от меня надо? Как я должна вести себя, чтобы не вызывать ее гнева? Я же так стараюсь! Господи, за что мне такое? Говорят, дети, когда умирают, становятся ангелами, потому что безгрешны. В чем моя вина, мой грех? В лесном детдоме все дети страдали одинаково. А тут я одна такая. Дед, зачем ты умер, зачем меня бросил?
Неужели мать не могла вежливо вызвать из класса и поругать дома, если так уж надо? Что ребята подумают про мое положение в семье, как они поймут такое, если я сама всего не возьму в толк? Что с ней приключилось? Перед занятием кружка она весело разговаривала с учениками своего класса. Они шутили, смеялись. Ничто не предвещало грозы. Чем я вывела ее из равновесия? Она ненавидит меня? Учит меня, но с таким раздражением, будто хомут непосильный повесила на шею, и хочет, но не может его сбросить. Я не просила меня брать! Отдала бы в детдом и не мучилась. Я каждую минуту напоминаю ей, что чужая, и этим раздражаю? И отец злится. Но он выдержанный, а она нервная? Так причем здесь я?
Рукавом вытерла мокрый от слез портфель и, сжав зубы, побрела домой…».
Не опоздать бы и сегодня. Может мать не заметит, что я немного задержалась?
Я МОГУ
На уроке труда мы должны научиться шить плавки и рукавички. Анна Васильевна предложила всем детям изготовить их (пусть даже из старой материи), не на куклу, а для себя. Бабушка долго рылась в сундуке, выбирая такой новый лоскут, чтобы после кроя плавок получилось меньше отходов. А на рукавицы дала кусок от старой солдатской шинели. Потом поохала, достала из-за печки довоенное, зеленое пальто матери и отрезала часть полы. «Двойные сошьешь. Теплые и мягкие будут», – объяснила она.
На уроке мы обмерили друг друга и взялись за работу. Самое трудное – вырезать и пришить косые бейки к плавкам так, чтобы ткань не морщила. Мне не хватило материи на отделку, и Анна Васильевна дала свои обрезки красного цвета. Они как раз подошли к моему белому полю с красными цветами.
С рукавицами проблем не было. Края ткани мы обметывали толстыми цветными нитками не в тон ткани. Для красоты. Анна Ивановна подумала, что я собираюсь шить двое рукавиц. А когда я объяснила, что одни, но с подкладкой, она вдруг на весь класс сказала: «Какая ты у нас хозяйственная!»
Тут все стали показывать учительнице свои изделия, и я не успела объяснить, что это моя бабушка – молодец, что она придумала про подкладку. Я сидела, опустив голову, и переживала из-за незаслуженной похвалы. Анна Ивановна подошла ко мне проверить работу.
– Ты чего такая понурая? Ошиблась? Рукавичку наизнанку выкроила?
– Нет. Я правильно сообразила. Но сама бы не догадаласьс подкладкой шить. Бабушка посоветовала, – сквозь слезы пробормотала я, не переставая смущенно теребить в руках обрезки ткани.
– Вот и молодец, что всему классу рассказала, – улыбнулась учительница.
Я сразу успокоилась. Тут встала Валя Кискина и попросила разрешения вставить резинку, чтобы рукавички не соскакивали.