Правда, Валя Гандлер как-то уточнила:
– Куда нам, лапотным!
Я опять поняла ее впрямую и возразила:
– У Зойки котлеты каждое воскресенье, а у нас только по праздникам.
Лиля тогда увела разговор в другое русло, а позже объяснила мне, что дети учителей для многих как другая каста, потому что мы учимся, как правило, отлично и нам часто завидуют.
– Так вот почему мне права на промашку не дают! За плохое поведение и в классе, и дома больше других достается. Я думала потому, что моя мать такая строгая. А для меня все равны, я со всеми одинаковая.
– Не скажи. Станешь ты с двоечником дружить? – Лиля с сомнением покачала головой.
– Нет, но не из-за родителей. Просто мне с таким не интересно.
– А ты знаешь, Паша Сигаев мне в любви признался и плакал, когда я сказала, что мне другой мальчик нравится.
– Я бы с ним даже разговаривать не стала. Он к четырнадцати годам только пять классов закончил, – фыркнула я пренебрежительно.
– Зря ты так. Паша такой же человек, как мы с тобой, и его чувства надо уважать. У него такая нежная и добрая душа? Я не встречала мальчика лучше него, – старательно пыталась разрушить мою непоколебимость во взглядах на дружбу подруга.
Я впервые задумалась над тем, что делю детей на плохих и хороших только по одному признаку – по учебе. Мне стало неловко при мысли, что я бессердечней и глупее Лили. И все же я не понимала, как можно у всех на виду оказывать внимание мальчику, который нравится. Лиля постоянно просит Эдика покатать ее на велосипеде, помочь с уроками, в общественной работе. Может, она, таким образом, хочет больше времени быть рядом с ним? Я ни у кого не прошу помощи. Считаю, что лучше меня самой никто мое задание не выполнит. Не знаю, то ли от гордости, самолюбия и еще непонятно от чего, но я никогда не поступаю как Лиля. «Пусть мальчишки сами моего внимания добиваются!» – думала я. И в моих мыслях не было лукавства.
Поражает меня в Лиле и ее терпение. У нее есть старый немецкий изношенный велосипед с седлом, обернутым куском тряпки. Родители не позволяли его брать, потому что использовали строго для дела – для поездок на станцию. Но Лиля как-то сумела уговорить их и старательно учила меня. Кататься у меня получилось сразу, а вот садиться и особенно слезать – никак! Вся улица хохотала, когда я вместо того, чтобы соскакивать сбоку, перепрыгивала через руль. Я понимала, что бросать велосипед, значит, его портить, но, сильно ударившись о раму, не могла пересилить себя. И вот тут-то терпение Лили пригодилось. Она, держась за багажник, носилась за мной по пыли, по ухабам, потом командовала «тормози» и следила, чтобы я не «улетела». А бегать ей сложнее, чем мне. Она же пухленькая. Я ценю ее доброе отношение. Наша дружба крепнет.
В семье Лили шесть очень дружных, заботливых, веселых девочек. Они все время что-нибудь придумывают, вычитывают в «Пионерской правде» какие-то рецепты приготовления пищи, делают игрушки, пишут письма в газеты, журналы, что совсем не поощрялось в нашей семье. У них была интересная жизнь. Их папа выписывал много разных журналов, и я чувствовала, что, читая их, девочки расширяли кругозор. Лиля часто говорила мне о вещах, о которых я не слышала. А у меня – школа, дом, дела – и все. Иногда Лиля говорила: «Ой, целый день играла у Гали». Мне такого никогда не позволялось. Я заметила, что она и ее сестры могут спорить с родителями, отстаивать свое мнение. У нас в семье как в солдатской роте: приказы начальника обсуждению не подлежит.
А еще Лиля самый хороший на свете слушатель. Часто увлекшись, я ловлю себя на мысли, что не даю ей вставить слово. Тогда умолкаю и прошу подругу рассказать что-нибудь, а она смеется: «Ты меня так «разговоришь», что дома не признают». А мне совестно, потому что я считаю, что дружба должна быть основана на взаимном понимании, снисходительности и возможности безбоязненно поверять друг другу свои незамысловатые, но очень важные тайны.
Я всегда терпима к медлительности и неэмоциональной рассудительности Лили, даже после опустошающих душевных бурь и разбушевавшихся сомнений. И она всегда остается верной надежной подругой, способной приободрить меня и вдохнуть радость жизни, поэтому я без угрызений совести перекладываю на ее плечи часть своих горестей.
Нам здорово вместе. И если по какой-то причине Лиля не может выйти погулять, я не нахожу себе места. Никто не может ее заменить. И я для нее была тем же. Мы нашли друг друга и рады этому. Мы никогда не ссоримся. Причин нет. Понимаем все по взгляду, жесту. Я очень редко бываю в доме подруги, но зато коров из стада мы встречаем вместе. Это наше законное время. Жаль, что зимой общаемся мало. Только в школе.
*
Сегодня на улице сыро, ветрено. Настроение подстать погоде хмурое. И вдруг встретила Лилю. Она улыбнулась, и с меня сразу схлынуло раздражение.
– Пойдем ко мне, покажу, как можно не вышивая делать красивые дорожки. Тебе понравится, – позвала она.
Я сразу согласилась.
Лиля достала лоскут белого ситца, по краям которого изображены маленькие незабудки и ромашки.
– После стирки краски не сползут? – поинтересовалась я.
– Масляные не смываются. Нам отец купил. Попроси своего.
Я молча проглотила ком обиды. Знаю, не купит.
– Розы люблю рисовать. Показать на бумаге? – увела я разговор от неприятной темы.
– Давай. Только сначала прочитаю тебе ответ на наше с Ириной письмо в «Пионерскую правду».
– Ответили? Не может быть! Мне мать не разрешает никуда писать, а я тайком послала стихотворение в областную газету.
– И что? – оживилась подруга.
– Представляешь, когда письмо получила, все внутри меня задрожало. Каждый день ждала, и все же оно оказалось неожиданным и волнующим. Даже конверт никак не могла разорвать. Открываю, а там стандартный ответ, отпечатанный на машинке под копирку. Только фамилию ручкой вписали. Не потрудились лично ответить. Лучше бы сообщили, что слабый стих. Отмахнулись. Отбили желание им писать.
– Нас похвалили за подробные ответы на вопросы, по радио обещали нашу фамилию зачитать в числе самых активных. Мы участвуем во всесоюзных играх «Угадайка» и «Коап». Тебе нужно писать в детские издания.
– Я взрослое стихотворение написала: про партию и будущее молодежи.
– Давай вместе следующее письмо напишем.
– Не хочется.
– Ладно тебе, не переживай, будет и на твоей улице праздник, – ободрила меня Лиля.
– Разреши мне один цветочек на твоей ткани красками нарисовать?
– Конечно, с удовольствием. Вместе салфетку украсим.
Я сразу забыла все обиды. С подружкой так здорово!
Тут к Лиле пришла Оля с улицы Гигант и стала жаловаться на свою соседку. Ее лицо выражало растерянную мольбу.
– Зачем ревнуешь? У Гали могут быть и другие подруги кроме тебя, – серьезно объяснила Лиля. – Может сегодня у нее много дел по дому?
– Нет! Я извелась от ожидания, а она ушла играть к Вале, а не ко мне! – возмущенно вскрикивала сквозь слезы Оля.
– Не раскисай! В другой раз к тебе придет, – попробовала я утешить девочку.
– Но я то всегда ее жду. Она же моя лучшая подруга! – задохнулась обидой Оля.
– Дружба не признает благодарности и облагодетельствования. Узы дружбы крепки радостью и пониманием. Ты хочешь Галю к себе приковать цепями? – пошутила Лиля. – Так вы друг другу быстро надоедите.
– Ты права, – уныло согласилась Оля.
– А вдруг у нее важное дело к Гале или такое настроение, что ей хочется побыть в новой обстановке. Дружба должна радость приносить, а не слезы. Не мучай ни себя, ни ее. Нельзя требовать от друзей слишком многого, – справедливо заметила Лиля.
– Но я-то к ней всей душой, а она? – продолжая оправдывать свою нетерпимость, бурчала Оля.
– Принимай и люби ее такой, какая она есть, – сурово обронила Лиля в ответ на бесконечное нытье.