Я думаю, видел этого джентльмена раньше, но никак не вспомню где.
- Джентльмена?
В зале заплескался смех. Даже обвиняемый кисло улыбнулся. Судья застучал своим молотком.
Сэр Клевердон никогда не сталкивался с чем-либо подобным. Все, что Эдвин говорил сейчас, в корне отличалось от его предварительных показаний, а сэр Клевердон опирался на них, чтобы показать мерзкую, непристойную репутацию покойной и соответственно обрисовать всю ее компанию.
- Вы хорошо себя чувствуете? - спросил сэр Клевердон.
- Последнее время я чувствую себя неважно.
- Не стоит ли нам в таком случае освободить вас от дачи свидетельских показаний, пока вам не станет лучше?
Тотчас вскочил мистер Эммонс, щеки его раскраснелись от прилива крови и амбиции:
- Если мой высокочтимый и ученый друг закончил свой допрос, я хотел бы задать свидетелю несколько вопросов.
- Свидетель нездоров, милорд, - возразил сэр Клевердон.
- Но он, кажется, вполне в состоянии держаться на ногах, ледяным тоном ответил судья, - он сохраняет вертикальное положение и дышит. Мысль о том, что он болен, исходит от вас. - И судья посмотрел на Эдвина поверх очков. - Как вы сами считаете, вы больны?
Эдвину очень хотелось поддаться искушению, но он был чересчур правдив.
- Нет, милорд.
- Очень хорошо. Вы закончили допрос свидетеля, сэр Клевердон?
- Пока что да, - резко ответил сэр Клевердон.
- Продолжайте, мистер Эммонс.
Этого-то сэр Клевердон и опасался больше всего. Откинувшись назад, он яростно зашептал что-то своему клерку, тот пожал плечами и стиснул до хруста пальцы.
Губы Эммонса сложились в улыбку, изображавшую дружелюбие.
- Где вы работаете, мистер Эпплкот?
- Я работаю в Би-би-си, сэр.
- То есть в Британской радиовещательной корпорации, обернувшись к присяжным, пояснил Эммонс таким тоном, будто речь шла об одном из незыблемых и священных национальных институтов. - И каковы же ваши служебные функции в этом достойнейшем учреждении?
- Я участвую в детской передаче "Выходи поиграть".
- Как артист?
- Как певец, сэр.
- И давно вы работаете в этом качестве?
- Около шестнадцати лет, сэр.
- Шестнадцать лет! - вскричал Эммонс, словно речь шла о целом столетии. Ухватив пальцами лацканы пиджака и наклонив голову, он изготовился к атаке. - Иными словами, Британская радиовещательная корпорация считала возможным в течение шестнадцати лет использовать вас в программе, предназначенной развлекать и воспитывать юное поколение, то есть, друзья мои, мужчин и женщин завтрашнего дня, именно в том возрасте, который особенно важен для формирования их личностей и когда, увы, легче всего посеять в их душах семена зла и разврата. Отсюда следует, что Британская радиовещательная корпорация считает вас человеком достойным. Вы, мистер Эпплкот, согласны с суждением корпорации? Вы сами считаете себя человеком достойным?
- Да, сэр, хотелось бы думать, что это так.
- Здесь, знаете ли, не место скромничать. Как по-вашему, вы человек нравственный?
- Надеюсь, что так.
- Будьте любезны ограничивать свои ответы словами "да" и "нет", - отрезал Эммонс, упустив на мгновение свою улыбку. Он ненавидел эту английскую черту - неспособность хорошо говорить о самом себе на людях, даже когда это просто необходимо.
- Мне бы хотелось быть нравственным человеком, сэр.
- Но ведь вы не считаете себя безнравственным?
- О нет, сэр, - в ужасе ответил Эдвин.
- Вот и отлично. Итак, поселились ли бы вы, человек достойный и нравственный, в доме, заведомо зная, что в квартире под вами живет известная женщина ночи?
- Женщина ночи, сэр?
- Проститутка! - рявкнул Эммонс.
- О нет.
- Как долго вы проживали в этом помещении?
- Три года, сэр.
- И когда вы въехали, миссис Сидни уже жила там?
- Да, сэр.
- Таким образом, можно предположить, что она не давала никаких оснований считать ее женщиной, которая живет, торгуя своим телом, ибо в противном случае вы не остались бы там?
- Нет, сэр, думаю, не остался бы.
- И за три года у вас и в мыслях ни разу не возникло подозрения, что она может принадлежать к древнейшей в мире профессии?
- Древнейшей в мире профессии, сэр? Я не совсем понял.
- Что она была... была проституткой! - Эммонс сбился на крик. Он негодовал на глупость, разрушившую всю элегантность его речи. Потом он бросил взгляд на сэра Клевердона, тот хмуро улыбался.
- Нет, сэр, я не знал.
- Но теперь знаете, что это так?
- Мне было сказано...
- Сказано? Кем?
- Полицией.
Зал оживился. Эммонс взглянул на присяжных.
- Официально заявляю, - сказал он, - пятно на репутации женщины, ее здесь нет и она, увы, не может защитить себя, это пятно грубо сфабриковано полицией, жаждущей скорейшего вынесения приговора. Тогда как достойный и нравственный человек, который жил в наивозможнейшей близости от покойной, не заметил никаких признаков аморального поведения соседки на протяжении трех лет, то есть тридцати шести месяцев, более чем тысячи дней!
Сэр Клевердон заявил протест: мистеру Эммонсу предоставили трибуну для допроса свидетеля, а не для выступления с речью перед присяжными.
Судья принял протест, и мистер Эммонс тотчас извинился без малейшего раскаяния.
- Присмотритесь как следует к обвиняемому, - продолжал он. - Я полагаю, вы никогда не видели его прежде.
- Я не мог бы в этом поклясться.
- Как по-вашему, у обвиняемого оригинальное лицо?
- Не знаю даже, что ответить на это, сэр.
- Не знаете? Так я вам скажу. Вы должны ответить "да" или "нет".
- Я не люблю высказывать личные суждения о лицах других людей, сэр. В конце концов, им ничего не поделать со своим лицом - так уж они родились.
Судья ответил на безмолвный призыв Эммонса стуком молотка.
- Дальнейшие изыскания в этом направлении представляются мне не особенно плодотворными, мистер Эммонс, - заметил судья.
- Я всего лишь хочу установить тот факт, что мистер Эпплкот видит обвиняемого впервые, милорд.
- Свидетель уже ответил, что не мог бы в этом поклясться. Поскольку он дает показания под присягой, мы должны принять его слова на веру. Он вполне мог видеть обвиняемого, но не помнить об этом.
- А мог и не видеть, - опрометчиво вставил Эдвин.
- Извините? - Теперь уже и судья начинал терять терпение. Уста его сжались, будто на них наложили швы.
- Понимаете, милорд, - объяснил Эдвин. - Я мог видеть лицо мистера Эхоу в автобусе или на улице. Оно мне, безусловно, кажется очень знакомым, но, может быть, именно потому, что я где-то видел кого-то чрезвычайно на него похожего.
- Мы здесь не для того, чтобы проверять вашу память на лица, - ядовито заметил судья. - Возможно, с разрешения мистера Эммонса, мне будет дозволено вас спросить: видели ли вы когда-нибудь, как обвиняемый входил в квартиру покойной?
- Может, и видел, насколько могу судить.
- А может, и нет. Очень хорошо, продолжайте, - пробормотал судья, тяжко вздохнув. - Будем считать, что нет.
- Видите ли...
- Хватит! - сказал судья. - Мы попусту тратим время.
- Вы когда-либо разговаривали с миссис Сидни? - возобновил допрос мистер Эммонс.
- Да, сэр. Но дальше "доброго утра" и "здравствуйте" наш разговор не заходил.
- Могли бы вы описать ее как приятную особу?
- Да, сэр. Очень приятную. И разговаривала учтиво. Возможно, ее речь и была несколько вульгарной, но не мне судить об этом.
- Как может человек разговаривать одновременно и вульгарно и учтиво? - резко бросил судья.
- Это действительно трудно, я допускаю, сэр. Но мне не хотелось бы дурно отзываться о людях. Это не в моих правилах.
- Возьмите себе лучше за правило отвечать на все наши вопросы, а не изощряться здесь в любезностях.