Господи, они измучились, из сил выбились, таскаясь по болотам, по выломкам, думали, забрались невесть куда, а оказалось-у самых навин [Навины, или новины - поля, отвоеванные у леса. Во многих северных колхозах они составляют большую часть пахотного массива] бродят.
Анисья-она только подошла с двумя ведрами, - со своим и Алькиным - от стыда не знала, куда и глаза девать: это ведь она в трех елях запуталась, и разговор перевела на траву.
- Смотри-ко, как жизнь повернула. Бывало, здесь травинки не увидишь все унесут, а тут лето уж усыхать стало - полно травы.
- Маму бы сюда, - сказала Алька.
- Да, уж мама твоя с травой побилась. Мы с Христофоровной тело обмывать стали-господи! Во все правое плечо мозоль. Затвердела, задубела, как, скажи, кость.
- Неужели?
- Вот те бог. Христофоровна тогдась только головой покачала. Сколько, говорит, на веку живу, такой страсти не видела.
- А маме все завидовали: хорошо живешь...
- Хорошо. Почто не хорошо-то? Только многие ли так робили, как твоя мама? Бывало, с пекарни придет, близко к осени, уж темно, а она кузов на плечо да за травой, да еще по сторонам оглядывается-как бы кто не поймал.
А теперь-то чего не жить. На трудодень сено дают, и так подкосить можно. Не хотят с коровой валандаться. У Егорковых животину нарушили, Петр Иванович молоко в лавке покупает - все каждое утро с ведерышком ходит...
- Что ты говоришь! - воскликнула Алька.
Сено да корова - всегда первый разговор в деревне, и она, конечно, слушала тетку. Не забыла еще, как сама дугой выгибалась под кузовом. Но вскоре у нее скулы стало воротить от тоски, потому что тетка - известно опять начала наставлять ее на путь истинный: дескать, оставайся дома, не езди никуда. Дом у тебя-поискать таких, и за ум возьмешься-замуж выйдешь...
Синий дымок клубами взлетал в низинке за кустарником, раскаленный мотор распевал свои железные песни...
Кто там работает? Как выглядит тот, который выручил ее из беды?
Алька встала.
- Насчет жизни в другой раз поговорим, а теперь пойду на трактор взгляну.
- Пойди, пойди, - живо согласилась Анисья (она всегда и раньше поощряла интерес племянницы к деревенским работам). - Это, вишь, кто-то под рожь пашет.
В крохотном родниковом ручейке под березой Алька старательно умылась, расчесала свою рыжую гриву, пересыпанную хвойными иголками, и на поле выскочила - держись, тракторист! Настроение такое - проглочу и выплюну!
А через минуту она чуть не каталась от смеха. Потому что кто же сидел за рулем трактора? Кого она собиралась проглотить и выплюнуть? Пеку Каменного. Его улыбающаяся черномазая мордаха высунулась из пропыленной кабины.
- Ты чего это ходишь? - спросил Пека, подъезжая к ней. - Па природу интересуешься, да?
- На природу.
- Ну дак ты вот что... зпаешь-ко, куды сходи? К Косухииу полю. Там толсто черемухи-я вчерась весь объелся. Сладкая-сладкая...
- Ладно, схожу, - Алька поставила ногу на железную, до блеска надраенную сапогами подножку, ради люСопытства заглянула в кабину. Жарко, душно, воняет керосином-чему только всегда радуется этот парнишка? - А это? Это еще что такое? - воскликнула она, с удивлением всматриваясь в угол кабины, густо залепленный головками красоток из цветных журналов.
- Это мы так... С Генькон-папарииком... От нечего делать... пробормотал Пека.
- Сказывай-сказывай! От нечего делать.. Так я тебе и поверила. Когда в армию-то?
- Через год вроде.
- Не хочешь, поди?
- Куда-в армию-то не хочу? - Тут уж Пека с насмешкой посмотрел на нее. - Ничего-то скажешь! В армию не хочу...
- Ну а из армии куда? Домой, да?
- Не знаю. Чего сейчас загадывать...
- Как не знаешь? А колхоз? А земля и подъем сельского хозяйства? назидательно сказала Алька. В общем, показала, что она в курсе.
На Пеку, однако, это не произвело решительно никакого впечатления.
Он широко, по-ребячьи открыл свой редкозубый розовый рот и даже сострил:
- Земли-то теперь хватает... Чего об земле беспокоиться... С Луны начали возить...
- А тебе серьезности не хватает, Каменный, вот что! - обрезала его Алька. - Все знают, что в деревне сейчас стало хорошо, а ты отрицаешь...
- Ничего не отрицаю...
- Сколько в месяц зарабатываешь?
- Я-то?
- Да.
- Нонека, наверно, сто пятьдесят выйдет...
- Ого! - Алька спрыгнула с подножки на поле. - Дак чего ты ухмыляешься?
- Дак ведь это только когда пашем, - уточнил Пека. - А зимой-то, когда на ремонте, по двенадцать рублей...
- Но ты согласен, что жить стало лучше? - допытывалась Алька.
- Согласен. Только насчет лета согласен...
- Как это насчет лета?
- Как... Зимой-то снегом все занесет, к нам и не попадешь. Разве ты забыла? У нас у отца на рождество сердце прихватило, не могли "скорую помощь" вызвать. Думали, помрет...
Разговор становился неинтересным.
- Ну, желаю, - сказала Алька и пошла на дорогу.
Пека ее окликнул:
- Слушан-ко... А ты долго ли у нас будешь?
- Поживу. А что?
- Ну дак ты вот чего... знаешь-ко... Научи меня дрыгаться, ладно? Ты, говорят, мастак по этой части...
- Как это дрыгаться?
Пека, как бисером, осыпанный потом, тут просто закрутил головой:
- Ну, танцевать... Видала, какой у нас клуб отгрохали?
- Лады, - сказала Алька, - научу тебя дрыгаться.
А ты мне трактором дашь поправить.
- Тебе? Трактором? - Пека от возмущения замахал обеими руками. Ничего-то скажешь! Трактор-от техника. Права надо иметь.
Но Ллька не привыкла, чтобы ей в чем-либо отказывали. Живо забралась в кабину-поехали!
Два раза они околесили поле. Пека на удивленье уверенно орудовал рычагами и педалями, а она, конечно, не брыкалась: трактор не игрушка, и ей жить еще не надоело. Сидела, поглядывала в окошечко да на механизатора:
ужасно важный стал. И не то чтобы улыбнуться или слово сказать, головы не повернул в ее сторону.
Прежним стал Пека, когда они подъехали к дороге и она выскочила из кабины.
- Ну, имеешь теперь представление, да?
- Имею. Приходи вечером, так и быть, научу дрыгаться. А ежели еще вымоешься, то и целоваться научу.
Алька захохотала, размашистым шагом пошагала домой, и долго, до тех пор пока не вышла из полей, не слышала сзади себя привычного рокота мотора.
* * *
Аркадий Семенович, ежели начистоту говорить, так самый первый человек в ее нынешней жизни. В ресторан устроил, комнатенку - худо-бедно - для них с Томкой схлопотал, подарок к празднику-обязательно... Ну и что из того, что лысый да женатый? Подумаешь, раз-другон в месяц кудри евонные расчесать!
А она переживала, никак не могла вытравить из себя, как говорит ей Томка, деревенской дури...
Вот и сейчас: едва поднялась к тетке на верхотуру да увидела пустую избу - сроду не терпела одиночества - да вспомнила давешние теткины слова ("доколе будешь жить не бабой, не девкой?"), и заскребло, засосало на сердце...
Спасибо солнышку-оно вовремя вылезло из-за облака, заплясало во всех окошках. А при солнышке какая печаль?
Быстро вскочила на ноги, платье с себя долой, в таз эмалированный воды, и начала, как рыбина, плескаться па всю избу...
А потом Алька стояла перед зеркалом и с удовольствием разглядывала свои зеленые бесшабашные глаза, свой жаркий ненасытный рот, полный крепких зубов, свои высокие литые груди...
После крынки топленого с румяной корочкой молока выпитого с белой шаньгой, Альке нестерпимо захотелось нырнуть в теткину кровать под белым кружевным покрывалом, по она тотчас же подавила в себе этот соблазн.
На почте еще не была, в магазин не заходила, Лидку с Первобытным не видала-ей ли дрыхать середи дня?
А потом что-то надо было делать с Васей-беленьким.
Вечор, по рассказам тетки, больше часу вертелся возле ихнего дома.
"А может, крутануть?" - вдруг подумала Алька.