Скажите, а в вашем костеле ксендз будет?
А дети ему отвечают:
- Если г.... хватит, будет и ксендз.
Так вот я хочу сказать, - закончила Бруштейн.- В романах "Заговорщики" и "Поджигатели"- г...а хватило на все!..
В Киеве был такой писатель - Натан Рыбак. Самая главная его книга носила название - "Ошибка Оноре де Бальзака". Там утверждалось, что женитьба на пани Ганьской сделала великого писателя несчастным и ускорила его смерть.
Надо сказать, сам Натан Рыбак явно учел опыт классика и в выборе жены не ошибся. Он сочетался браком с родной сестрой всесильного в те годы на Украине писателя и партийного функционера Александра Корнейчука.
Известный писатель А. С. Новиков-Прибой имел внешность самую заурядную. Он сам о себе рассказывал такое. По какому-то случаю, ему пришлось стоять неподалеку от входа в метро на площади Маяковского. Мимо проходил высокий, грузный человек с портфелем. По виду - советский директор. Увидев Новикова-Прибоя он оживился и сказал:
- Здорово!
- Здравствуйте, - отвечал писатель.
- Ну как ты? Все там же?
- Все там же, - подтвердил литератор.
- Надо, надо зайти к тебе попариться,- мечтательно произнес незнакомец.
Весьма занятной фигурой был Петр Иванович Замойский, автор рассказов из крестьянского быта и романа под названием "Лапти". Человек он был сильно пьющий, и в Союзе писателей всегда побаивались его выходок.
В Москве проводилась декада чувашской литературы. По окончании мероприятия, как тогда полагалось, состоялся банкет в ресторане "Метрополь". Но туда, как назло, никто из московских писателей не явился. Устроители стали звонить по телефону, чтобы исправить это положение, но никого из литераторов вызвать не смогли. И тогда решились позвонить Замойскому.
- Петр Иванович, - говорят, - выручайте. Приезжайте в "Метрополь", тут банкет... Завершаем чувашскую декаду, а никого из московских писателей нет.
- Я не могу, - говорит Замойский, - у меня в гостях деверь - Гриша...
- Ну, вы с деверем приезжайте... А то у нас прямо беда...
- Да уж мы с ним выпили, - говорит Замойский.
- Ничего, - говорят, - тут еще выпьете...
Через полчаса Замойский прибыл со своим "Мижуевым", и они были с почетом усажены за пиршественный стол. И тут же его попросили сказать тост. Он поднялся с рюмкой в руке и заговорил:
- Вот за что я не люблю наш Союз писателей... Если приедут французы, англичане или какие-нибудь итальянцы, Замойского в ресторан не позовут... А вот, если чуваши, пожалуйста, Петр Иванович, даже с деверем приезжайте...
На этих словах распорядитель дал сигнал, и дальнейшую речь заглушила музыка.
Немного погодя, пропустив уже не одну рюмку, Замойский доверительно обнял двух чувашских литераторов, сидевших рядом с ним.
- Вот, что я вам скажу, чуваши... Видел я ваши книжки, смотрел... Алфавит-то, азбуку вы у нас, у русских взяли... Свое надо иметь, чуваши...
Как-то Замойскому позвонили по телефону и попросили приехать в Гослитиздат для встречи с директором. Он прибыл в условленное время, но ему пришлось довольно долго дожидаться в приемной. Наконец секретарша пригласила его в кабинет.
Замойский вошел туда и встал у двери.
Директор приветствовал его со своего места и сказал:
- Петр Иванович, я хочу сообщить радостное известие. Мы решили переиздать ваш роман "Лапти".
Писатель сделал мужицкий поясной поклон, дотронулся рукою до ковра и произнес:
- Покорно благодарим, барин...
В Союзе писателей шло собрание. Среди желающих выступить был и Замойский. В президиуме, однако же, понимали, что от него можно ждать любой выходки, а потому слова не давали. И вот председательствующий произнес:
- Собрание объявляется закрытым.
- Как?! - вскочил с места Замойский.- А мне - слово?
- Теперь уже нельзя, - объясняют ему,- собрание официально закрыто...
Теперь мы можем вам предоставить одну минуту - для справки.
- Хорошо, для справки, - сказал Замойский,- Федька Панферов - позор и зараза нашей литературы. Вот вам справка!
Коль скоро речь зашла о "Федьке Панферове", то надобно присовокупить и такую историю. Этот теперь совершенно забытый, а в свое время важный советский писатель незадолго до войны издал книгу с невероятным сюжетом. Будто бы Пушкин и Лермонтов воскресли, путешествуют по Москве тридцатых годов и восхищаются большевистскими достижениями. По ходу повествования автор завел своих героев в только что учрежденный тогда Центральный Парк Культуры и Отдыха. Там функционировала парашютная вышка. Поэты поднялись наверх, Лермонтов надел парашют, но его одолевала робость. Тогда Пушкин ему говорит:
- Юрий, прыгай!
На этого "Юрия" обратили внимание уже после публикации.
Поэтесса Ольга Бергольц была подвержена тягчайшему недугу алкоголизму. Ее лечили, но безуспешно. В пятидесятых годах она лежала в лечебнице, но ей всякий день удавалось выпить, хотя персонал следил за ней строго. У Бергольц была веревка, которую она спускала в окно своего третьего этажа. На конце была привязана записка, а в ней пятидесятирублевая бумажка. (Водка в те годы стоила около тридцати рублей). Текст записки был таков: "Прошу купить бутылку водки и привязать ее к этой веревке. Сдачу можете оставить себе". Бергольц свидетельствовала, не было случая, чтобы кто-нибудь просто украл купюру - бутылку обязательно приносили и привязывали. Но ни разу не было и такого, чтобы сдачу вернули.
В Литфонде существует сотрудник, который устраивает похороны московских писателей. В этой должности долгие годы состоял Арий Давыдович Ротницкий. Дело свое он знал туго. Внук К. И. Чуковского вспоминал, как Ротницкий при встрече с его дедом во время разговора машинально измерял фигуру собеседника взглядом, мысленно прикидывал, какого размера гроб понадобится для Корнея Ивановича.
Ардов рассказывал такую историю. Одна московская писательница серьезно заболела. А в Литфонде ничего лучшего не придумали, как поручить Ротницкому навестить ее - в порядке проявления чуткости. Когда этот "ангел смерти" вошел к больной, ее чуть не хватил удар, она решила, что дела ее совсем плохи.
Когда Ротницкого видел Фадеев, он всегда говорил одну и ту же фразу:
- Арий Давыдович, долго еще будешь писателей хоронить?
- А вот вас, Александр Александрович, похороню и тогда уйду на пенсию, - отвечал тот.
Надо сказать, слова своего Арий Давыдович не сдержал. После похорон Фадеева он еще долгое время состоял в своей траурной должности. Но в конце концов весьма преклонный возраст заставил Ротницкого удалиться на покой. В Литфонде ему загодя нашли замену, это был некий Лев Качер. И вот писатели устроили Ротницкому торжественные проводы. Присутствовавший там драматург Андрей Васильевич Успенский рассказывал, что во время застолья раздавались голоса:
- Арий Давыдович, на кого же вы нас покидаете?
- Кто же нас теперь хоронить будет? Арий Давыдович отвечал:
- Мне, конечно, жалко уходить... Я уже к этому делу привык... Но что поделаешь - здоровье, годы... Вот уже есть человек, - тут он указал на Качера, - который займет мое место...
- Арий Давидович, - говорят ему, - мы ничего не имеем против вашего преемника... Но одно дело - вы, а другое дело - он...
- Ничего, ничего, - произнес Ротницкий.- В нашем деле так: увлечется будет работать!
В свое время в Москве были весьма популярны афоризмы и шутки Моисея Маргулиса - парикмахера, который работал в Доме литераторов.
Летом 1941 года несколько писателей, ожидавших своей очереди постричься, вели разговор о том, что главнее в только что разразившейся войне - артиллерия или танки.