У Ардова был такой знакомый - литератор-юморист Михаил Владимирович Эдель. Писатель он был никакой, но человек необычайно умный, сметливый и ловкий. Ардов говорил так:
- Я бы мог предложить взятку Калинину, а Эдель - самому Сталину.
В тридцатые годы Эдель окончил пограничную школу НКВД, какое-то время служил кадровым офицером на границе. Затем он поступил в Литературный институт, где сразу же стал секретарем комсомольской организации. Словом, карьера понятная.
В свое время Эдель служил где-то на Западной границе, то ли в Белоруссии, то ли на Украине. Его учреждение находилось в небольшом местечке и, разумеется, занимало лучший в городке особняк, который стоял на базарной площади.
Как-то проверять работу Эделя и его подчиненных прибыл из Москвы, с Лубянки высокий чин. Они довольно долго перебирали бумаги, притомились и вышли на балкон покурить. Московский чекист сказал:
- Документы у вас все в порядке, это хорошо... А как у вас с оперативной работой?.. Вот перед нами на площади стоят три местных жителя и о чем-то разговаривают...
Начальник указал на трех евреев, которые беседовали неподалеку от балкона.
- Среди них есть ваш осведомитель? Эдель пригляделся к говорящим и отвечал:
- Все трое.
В те же годы, в том же местечке к Эделю пришел старый еврей. Он сказал:
- Я знаю, что вы коммунист, что вы начальник, что вы чекист... Но вы же еще и еврей... Так вот я пришел к вам, как еврей к еврею. Дайте мне совет. У меня единственный сын давным давно уехал на землю обетованную, а я тут состарился, и теперь хочу поехать к нему умирать... А меня отсюда не выпускают. Так вот посоветуйте мне, как мне быть, чтобы мне разрешили уехать к сыну... Эдель подумал и сказал:
- Вы знаете древнееврейский язык?
- Знаю, - отвечал тот.
- А писать по-древнееврейски вы можете?
- Могу.
- Так вот вам мой совет. Напишите письмо на Капри к Горькому и попросите, чтобы он помог вам уехать к сыну. Но только пишите на древнееврейском языке. Горькому приходит много писем, но ему никто не пишет на древнееврейском, а потому он вашим письмом заинтересуется... И он вам поможет.
Старик поступил согласно этому совету и получил разрешение на отъезд.
В свете этой истории трагикомической выглядит судьба долголетнего "отказника" наших дней, родного сына М. В. Эделя. Он носил имя Эрнст, видимо, отец назвал его в честь Тель-мана. Так вот Эдель младший, который жил в писательском доме, в квартире своего покойного отца, в течение нескольких лет не мог уехать в Израиль. Увы! - не было такого человека, который мог бы дать ему мудрый совет...
И уже в качестве самой последней гримасы судьбы произошло такое событие. Незадолго до того, как Эрнст Эдель все же получил разрешение на выезд, площадь, на которой стоял его дом, была наименована в честь того самого Тельмана, и там поставили памятник злополучному немецкому коммунисту.
Еще рассказ Эделя старшего. Когда он был в пограничной школе, 7 ноября и 1 мая его вместе с соучениками отправляли дежурить на Красную площадь. Юные чекисты стояли в непосредственной близости к мавзолею. А демонстрации трудящихся в те годы длились по многу часов.
И вот седьмого ноября Эдель наблюдал такую мимическую сценку. Погода была прескверная, непрерывно шел мелкий дождь... Сталин на несколько минут отлучился. Стоявший на трибуне Каганович снял перчатки и стал ими смахивать воду, которая скапливалась на парапете. А брызги при этом летели вбок и вниз, так что попадали на лица стоящих там генералов. (На мавзолее, как известно, на самом верху располагались "боги" кремлевского Олимпа, а по бокам, на лестничных площадках - "полубоги").
Генералы стали дергаться и морщиться от летящих сверху брызг, но никакого протеста не последовало, они знали - "откуда ветер дует"...
Каганович настолько увлекся этим занятием, что не заметил возвратившегося на трибуну Сталина... А увидев "хозяина", он поспешно спрятал перчатки в карман и стал, как ни в чем не бывало, глядеть на демонстрацию.
Сталин строго посмотрел на Кагановича, потом - на генералов. После этого он вытащил свои перчатки и тоже стал брызгать на стоящих внизу.
Незадолго до войны в Грузии праздновался какой-то юбилей то ли поэмы "Витязь в тигровой шкуре", то ли ее автора - Шота Руставели. По этому случаю туда были приглашены многие столичные писатели, и принимали их по высшему разряду. По возвращении в Москву кто-то сочинил такие стишки:
Были мы в Тбилиси,
Все перепилиси,
Шота пили, Шота ели,
Шота Руставели.
В этой связи мне вспоминается еще один рассказ. Какой-то московский поэт был в Грузии. Там он выступал и, как водится, произносил вполне идейные и патриотические речи. Во время одного из выступлений к нему обратился слушатель:
- Простите, пожалуйста, вы - оптимист?
- Да, - отвечал поэт, - я - оптимист...
- Простите, - продолжал вопрошающий, - Байрона знаете?
- Знаю.
- Так вот Байрон - красавец, богач, аристократ, лорд - князь по-нашему - знаменитый поэт, женщины от него с ума сходили... И такой человек был пессимист... А ты, г.... такое - оптимист...
В Москве был такой литератор - Акоп Самсонович Хачтрянц. Какое-то время он был супругом Мариэтты Шагинян и является отцом ее дочери. Когда он состоял в этом браке, то не без юмора говорил про себя:
- Я - жена Цезаря.
В 1938 году, в самое развеселое времечко, Хачтрянц, большой любитель застолья, восклицал:
- Я не понимаю, о чем Сталин думает? Маслин в городе нет!
Осенью сорокового года, когда Гитлер и Сталин поделили несчастную Польшу вместе с Красной армией там был некий московский литератор. В каком-то городке красноармейцы разгромили редакцию еврейской газеты, и наш москвич прихватил две пишущие машинки. Своей добычей этот мародер был весьма доволен, машинки тогда были в цене. Он мечтал о том, как по возвращении в столицу, поставит на них русские буквы, одну машинку возьмет себе, а другую выгодно продаст...
Мечтам этим, однако же, не суждено было сбыться. В Москве он узнал, что шрифт изменить нетрудно, но его машинки выпущены специально для еврейского языка и каретки у них движутся не в том направлении. (Как известно, евреи пишут справа налево.) И эту конструктивную особенность его трофеев изменить оказалось невозможно.
IV
В послевоенные годы самым популярным чтивом в стране были два романа, два толстенные кирпича, принадлежащие перу Николая Шпанова - "Заговорщики" и "Поджигатели". Это были весьма грубые поделки, там обличались "немецкие фашисты" и "американские империалисты". Действие происходило в Германии, в Швейцарии, в Америке, среди персонажей были Гитлер со всей своей бандой, Трумен, Черчилль, Джон Фостер Даллес и пр. и пр.
Как-то в доме литераторов в присутствии самого Шпанова происходило обсуждение этих книг. Оно шло довольно вяло, ибо литераторы мероприятие игнорировали, выступали по большей части учительницы и библиотекарши...
И тут вдруг в зале появилась писательница Александра Яковлевна Бруштейн, дама очень живая и бойкая, несмотря на солидный возраст. Устроители попросили ее выступить. Она отказывалась и говорила:
- Я боюсь, у меня получится слишком резко...
- Вот, вот, - говорят ей, - давайте... Это оживит обсуждение.
Словом, ее уговорили.
Бруштейн подошла к микрофону и сказала буквально следующее:
- Я родилась в Литве, в Вильно, и там прошли мои юные годы. И вот мне запомнился один анекдот, который тогда бытовал в Литве. Идет по дороге ксендз и видит, что крестьянские дети лепят из навоза здание костела. Он умилился:
- Какие вы хорошие, набожные ребятишки!.. Какой у вас красивый костел!.. И купол есть, и колокольня...