– Та-ак… Значит, у Маркса вашего на семнадцатый год назначено?
– Господин Маркс журнал "Ниву" издает. Дозволено цензурой с приложениями…
– Ну, мне не крути, не крути… Не про того Маркса речь… Говори, что у тебя за книжка?
– Называется "Тайная мудрость Востока". Предсказание судеб. Тоже дозволена цензурой. Кажные двенадцать лет - поворот судеб, согласно законам зодиака и миротворного Индиктиона. Вот и считай - к одна тысяча девятьсот пятому году прибавь двенадцать - что будет? Семнадцать.
– Антимов! Давай его сюда!
Тут Петра-первого из соседней комнаты вытряхнули, где он разговор слышал, и перед дедом поставили.
– Забирай… Последний раз прощаю.
– Сопляк чертов, - сказал дед. - Сопляк.
– А после семнадцатого что будет? - спросил господин сыщик.
– Третье Евангелие будет… Третий Завет… Сошествие Духа Святого на людей.
– А может, вы старообрядцы? - спросил зашедший в полицию господин журналист Гаврилов.
– Мы новообрядцы, - сказал дед.
– Кто такие?
– Сам знаешь… Рабочие, - тихо ответил дед.
Господин Гаврилов перестал из протокола выписывать разное удивительное и сказал:
– Рабочему надо заработать - это понять возможно. А этих понять нельзя… А может быть, они толстовцы?
– Никто они, - сказал господин сыщик. - Они никто. Пустырь проклятый.
– Пустота… - засмеялся господин журналист Гаврилов, который писал очерки из низов жизни - под Власа Дорошевича, но хуже. - Пустота - это ничто… нигиль… Они нигилисты?
Это он Зотовым - то!…
– Какая же пустота… - задумчиво возразил дед. - При такой теснотище?
– Куча дерьма, - сказал господин сыщик. - Ничего святого… Полное отсутствие нравственной идеи… Так и запишите, господин журналист.
– Нравственная идея - она у отца Иосифа, - сказал дед, - и у вас, господин Гаврилов. Поэтому вы ее на всех поделили - и у каждого от нравственной идеи ошметочек… И потому у нас от нравственной идеи - что с барского стола упало… И "Возлюби ближнего" всегда оборачивается - возлюби вас, господин главноуговаривающий. А вы нас - нет, не очень-то… Или не так я говорю?… Пошли, Петька.
А весна стояла такая, что помойки розами пахли, а пустые сараи - ладаном.
– Дед, неужели на Пустыре ничего, кроме вони, не заводится? И неужели мы пустота?
– В пустоте, Петька, родится творение. Ибо больше ему родиться негде.
– Дед, - спросил Петр - первый, - как же это в пустоте может творение родиться? Пустота - она пустота и есть.
– Поскольку всемирное тяготение не выдумка, Петька, - сказал дед, - то пустоты вовсе нет и пространство заполнено… Однако движение существует, и я до тебя достигаю рукой и дотрагиваюсь… А если движение есть, а пустоты нет, то, значит, и там мельчайшие тела погружены в некую субстанцию, которая и осуществляет их связь между собой, сама, однако, будучи чем-то отличной от них… И в этой незнаемой сущности идет мировой процесс отмены старой вселенной, прежней вселенной - поскольку она нелюбимая.
И Зотов это запомнил и записал - идет отмена прежней вселенной, поскольку она - нелюбимая.
Уж Тане с Зотовым жениться пора, а отец Иосиф венчать не спешит, а спешит пройти мимо.
– По церковной записи твой дед Изотов, а по гражданским бумагам вы Зотовы. Безбожники и на исповедь не ходите.
А у отца Иосифа уголовный журналист Гаврилов с господином сыщиком чай пьют. Какая уж тут исповедь? После пятого - семь лет прошло. Поумнели.
На земле царь, и капитал, и в небесах церковь, а где Зотовы помещаются, в библии не сказано.
И начал Зотов Петр - первый Алексеич сам разбираться в том, как мир устроен и в нем человек по своей вере, по зотовской.
У отца Иосифа дело простое: "Человек раб божий". И точка.
Петру надоело, и он спрашивает:
– Если все люди божьи рабы, тогда зачем на земле один раб, а другой - власть?
– Дерзок ты, - говорит.
- Несть власти аще не от бога, понял?
– Понял, - говорит. - Если рабы власть возьмут, то и она станет от бога. Кто кого. Так?
– Сокрушу! Богова ошибка!…
– А разве бог ошибается?
– Вон отсюдова!
А уж Зотов знал - если батюшка дурак, то и это от бога. На Пустырь толкового не пришлют.
Он у деда спросил:
– Почему меня отец Иосиф обозвал "богова ошибка" и по шее дал?
– А за что дал? - поинтересовался дед и перестал петь про Кудеяра-атамана.
Петр - первый ему поведал, за что схватил по шее.
Дед же сказал, что отец Иосиф дурак и гнида, поскольку пути господни неисповедимы, то и ошибкам не подвержены, и, значит, не ему, долгогривому, судить божественный промысел, назначивший им фамилию Зотовых.
А что касается зотовской веры, то, насколько известно, таковая ни в одном реестре не значилась. И потому Зотовы считали ее вполне оригинальной.
Состояла она в следующем.
В писании сказано: "Вначале бе слово и слово бе бог". И поскольку бог есть сущность неизреченная, то, как только попытаешься ее изречь, возникает из одного слова - два, между которыми совершается движение. Одно слово "на", другое- "дай". И вся суть человека состоит в том, какое слово из этих двух у него в душе на донышке, а какое - снаружи.
Без "дай", конечно, не выжить тому, кто хочет сказать "на". Но если человек перешел на сторону "дай", то из него человек вовсе прочь выходит. И это есть закон.
А кто перестает это понимать и упорствует - у того вместо слов возникает болботание.
И как это болботание ни называй - хоть религией, хоть наукой, а все одно - усердие без души и не по разуму есть болботание, которое у Зотовых в одно ухо входило без труда, а из другого вылетало со свистом.
И потому к богу у Зотовых было такое отношение: хочешь верить - верь.
Зотовы считали - материализм богу не помеха.
Однажды, в давнее время, был у деда разговор с великим гением русской земли. О таинственной субстанции Эфир.
Когда дед ему принес книгу "Алхимию" для обмена по-офенски - с уха на ухо, то Дмитрий Иванович Менделеев рассказал деду, как знаменитая таблица его привиделась ему во сне. А потом дед спросил:
– Так как же, Дмитрий Иванович, все-таки есть эфир или выдумка это?
На это Дмитрий Иванович деду отвечал:
– По логическому рассуждению - должен быть. Должна быть сверхтонкая невидимая материя, которая бы все увязала в одну картину. Однако чтобы открыть эфир - надо найти некий способ стать от эфира в стороне. Это подобно тому, как нельзя взвесить воду, находясь в воде…
И потому Зотовы спокойно и с интересом узнавали про диковинки природы и научности и не торопились делать выводы, даже если они настырно прыгали в глаза. И спокойно пели: "Солнце всходит и заходит", - хотя и знали уже, что все происходит как раз наоборот.
Был у деда знакомый дворянин старик Непрядвин, и был у старого Непрядвина сын и телефон. Телефон хороший, а сын - так себе. Дед послал Таню с запиской. Старик позвонил куда надо, и отец Иосиф согласился нас венчать. Но Таня услышала, как сын Непрядвина сказал:
– Папа… какое тебе дело до этой мрази?… Страшнее русского Пустыря ничего нет… И там нет ничего, кроме вони.
– И магии, - сказал старый Непрядвин. И Тане: - Ступай, голубушка. Скажи деду, что все улажено.
Непрядвины в родстве были с Митусовыми, тоже владимирского корня, как и мы, Зотовы. А Митусовы свой род от словутного певца Митусы считали, что у князя Игоря Новгород - Северского старины пел и воевал, у того Игоря, про которого "Слово о полку" и опера химика Бородина.
Непрядвин Василий Антонович древнего рода и чудесного обаяния был человек. Не то что сын его, ненавистник, белая моль. А как ему не стыдно? Род его такой древний, что и Романовых не видать, мог бы уж и людей полюбить за такое-то время, было когда спохватиться.