До тех пор, пока на меня не подали в суд и я не узнал, что адвокатом будете вы.
В зале раздался смех, улыбнулась даже Хани Чэндлер. После того, как резким окриком со своего насеста судья утихомирил публику, он велел Босху конкретно отвечать на вопросы и воздерживаться от личных выпадов.
– Никаких неприятных ощущений я не испытывал, – ответил тогда Босх. – Как я уже говорил, я предпочел бы взять Черча живым, нежели мертвым. Но так или иначе, я должен был очистить от него город.
– Но вы устроили все таким образом и придерживались такой тактики, которая предусматривала «очищение» от него раз и навсегда, не так ли?
– Нет, не так. Я ничего не устраивал. Так случилось.
Босх знал, что не должен выказывать свою злость по отношению к Чэндлер. Железным правилом тактики в любом суде было: не произноси яростные тирады, а отвечай на каждый вопрос так, будто имеешь дело с человеком, который просто заблуждается.
– И тем не менее вы испытали удовлетворение в связи с тем, что мистер Черч был убит – безоружный, голый, совершенно беззащитный?
– Об удовлетворении тут говорить не приходится.
– Ваша честь, – обратилась Чэндлер к судье, – могу ли я предъявить свидетелю вещественное доказательство со стороны истца? Оно обозначено номером 3А.
Она вручила копии какой-то бумажки Белку и секретарю суда, который передал ее судье. Пока судья читал бумажку, Белк подошел к стойке и заявил протест:
– Ваша честь, если это предлагается в качестве предлога для импичмента, я не понимаю, на каком основании. Этот документ содержит слова психиатра, а не моего клиента.
Чэндлер подошла к микрофону и сказала:
– Судья, взгляните на ту часть документа, которая озаглавлена «Заключение». Я хотела бы, чтобы свидетель зачитал ее последний параграф. Вы также можете видеть, что под документом стоит подпись и самого ответчика.
Почитав еще немного, судья отер рот тыльной стороной руки и сказал:
– Принимается. Вы можете показать это свидетелю.
Чэндлер подошла к Босху и, не глядя на него, положила перед ним еще одну копию документа. Затем вернулась к стойке.
– Не могли бы вы сказать нам, что это такое, детектив Босх?
– Это – бланк конфиденциального психологического допуска. Собственно говоря, я предполагаю, что этот документ носит конфиденциальный характер.
– Совершенно верно. Имеет ли он какое-нибудь отношение к вам?
– Это допуск, разрешающий мне вернуться к исполнению своих обязанностей после того, как был застрелен Черч. Это – обычная практика, когда психиатр полицейского управления проводит собеседование с офицером, принимавшим участие в перестрелке. После этого он дает разрешение вернуться к несению службы.
– Вы, должно быть, очень хорошо знакомы с этим психиатром?
– Простите?
– Мисс Чэндлер, это ни к чему, – заметил судья Кейс, прежде чем Белк успел подняться.
– Конечно, ваша честь. Вычеркните это из протокола. После собеседования вам было разрешено вернуться к службе – на новом месте, в Голливуде, правильно?
– Да.
– Разве эта процедура не является чистой воды формальностью? Ведь психиатр никогда не «заворачивает» офицера, исходя из медицинских соображений?
– Ответ на первый вопрос – отрицательный. Ответ на второй вопрос мне неизвестен.
– Ладно, давайте попробуем по-другому. Приходилось ли вам хотя бы один раз слышать, чтобы офицер полиции не был допущен к службе в результате собеседования с психиатром?
– Нет, не приходилось. Такие собеседования всегда конфиденциальны, так что в любом случае я вряд ли мог бы что-либо услышать.
– Не могли бы вы прочитать последний параграф заключительной части того документа, что лежит перед вами?
– Конечно.
Босх взял бумагу и начал читать. Про себя.
– Вслух, детектив Босх, – раздраженно потребовала Чэндлер. – Мне кажется, я ясно сформулировала это в своем вопросе.
– Прошу прощения. Здесь говорится: «В результате участия в военных действиях и службы в полиции, во время которых субъект принимал участие во многих перестрелках со смертельным исходом, он в большой степени утратил чувствительность к насилию. Он изъясняется терминами, в которых чувствуется налет насилия, или же аспект насилия навсегда стал неотъемлемой частью его повседневной жизни. Тем не менее, представляется маловероятным, что предшествовавшие события смогут явиться отвлекающим психологическим фактором в том случае, если он вновь окажется в обстоятельствах, требующих применения огнестрельного оружия с целью защиты самого себя или окружающих. Полагаю, он сможет действовать без промедления. Он будет в состоянии нажать на курок. Собеседование с ним не выявило каких-либо болезненных последствий сделанного им смертельного выстрела, если не считать таковым чувство удовлетворения, которое он испытывает в связи с результатом своих действий – смертью подозреваемого».
Босх отложил бумагу. Теперь, как он заметил, на него смотрели все присяжные. Он не имел представления о том, поможет ему этот документ или – наоборот.
– Субъектом данного исследования являетесь вы, не так ли? – спросила Чэндлер.
– Да, это я.
– Вы только что показали, что не испытывали удовлетворения, однако психиатр в своем отчете утверждает, что вы все же выражали удовлетворение исходом инцидента. Кто же прав?
– В документе – его слова, а не мои. Вряд ли я стал бы говорить такое.
– А что бы вам следовало сказать?
– Не знаю. По крайней мере, не это.
– Почему же в таком случае вы подписали бланк допуска?
– Я подписал его потому, что хотел поскорее вернуться к работе. Если бы я стал препираться с ним из-за формулировок, мне никогда не удалось бы этого сделать.
– Скажите, детектив, известно ли обследовавшему вас психиатру о том, что произошло с вашей матерью?
Босх заколебался.
– Не знаю, – наконец ответил он. – Я ему не рассказывал. Не знаю, была ли у него эта информация.
Босху с трудом удавалось концентрировать внимание на своих словах, в его мозгу царила сумятица.
– Что случилось с вашей матерью?
Прежде чем ответить, он долго смотрел прямо на Чэндлер. Она не отвела взгляда.
– Как здесь уже говорилось, она была убита. Мне тогда было одиннадцать лет. Это произошло в Голливуде.
– И никто так и не был арестован, правильно?
– Да, правильно. Не могли бы мы поговорить о чем-нибудь другом? Об этом здесь уже все было сказано.
Босх посмотрел на Белка. Тот, сообразив, что от него требуется, поднялся и заявил протест в связи с тем, что Чэндлер постоянно задает вопросы на одну и ту же тему.
– Детектив Босх, вы хотите, чтобы мы устроили перерыв? – спросил судья Кейс. – Может быть, вам нужно немного успокоиться?
– Нет, судья, со мной все в порядке.
– Ну что ж, извините. Я не могу накладывать ограничения на перекрестный допрос. Протест отклоняется.
Судья кивнул Чэндлер.
– Сожалею, что приходится задавать вам такие личные вопросы, но скажите: после ее смерти вас воспитывал отец?
– Вы не сожалеете. Вы…
– Детектив Босх! – загремел судья. – Это недопустимо. Вы должны отвечать на задаваемые вам вопросы. И больше ничего говорить не надо. Отвечайте только на вопросы.
– Нет. Я никогда не знал своего отца. Меня поместили сначала в детский дом, а потом – в интернат.
– У вас есть братья? Сестры?
– Нет.
– Значит, человек, задушивший вашу мать, не только отобрал единственного и самого близкого вам человека, он в значительной степени разрушил вашу жизнь?
– Можно сказать и так.