Всего лишь слова на бумаге.
Я открыл дверь и вышел на крыльцо. В школьном дворе напротив перемена полностью вступила в свои права: монахини охотились за детьми на площадке для «классиков», какой‑то мальчик дергал за волосы девочку, очень похожую на Мэй, с ее манерой стоять, чуть склонив голову набок, будто ожидая, что ветерок нашепчет ей какой‑то секрет. Когда мальчишка дернул ее за волосы, она вскрикнула и стала шлепать себя ладонями по затылку, будто на нее напали летучие мыши, что побудило мальчика поспешно ретироваться и влиться в толпу сверстников. Девочка же умолкла, одиноко и смущенно поглядывая вокруг, а мне захотелось пересечь улицу, найти сорванца и хорошенько оттягать его за волосы, чтобы он тоже ощутил одиночество и смущение, хотя, признаюсь, сам я в его возрасте проделывал подобное сотни раз.
Думаю, мой порыв объяснялся возрастными изменениями, взглядом в прошлое, где было так мало «невинной» агрессии в отношении детей, и уверенностью в том, что каждая, даже небольшая, боль оставляет рубцы и портит все чистое и ранимое в ребенке.
А может быть, у меня сегодня просто плохое настроение.
Я взглянул на конверт в руке, и что‑то подсказывало мне, что я не настроен принимать слишком близко к сердцу то, что там написано, если даже открою его. Но я ошибся. И когда я прочитал послание, то тут же оглянулся на парадную дверь, на ее внушительное, тяжелое дерево и толстое стекло, окаймленное проводком сигнализации, а также три медных замка‑задвижки, сверкающих в утреннем солнечном свете, и даже развеселился.
В записке значилось:
патрик, незабудьзаперетьдверь.
– Осторожно, Мэй, – сказала Грейс.
Мы переходили мост Массачусетс Эйв со стороны Кэмбриджа. Внизу проплывали лодки. «Чарльз» в закатных лучах был цвета карамели, а гарвардские гребцы, скользя по реке, издавали пыхтение, сопровождавшееся точными, будто нож в масло, ударами весел по водной поверхности.
Мэй поднялась на невысокий, сантиметров пятнадцать, парапет, отделявший тротуар от проезжей части, при этом, страхуя, я держал ее за правую руку.
– Смуты? – вновь спрашивала она, смакуя это слово, будто шоколадку. – Что еще за смуты, Патрик?
– Так измерили этот мост, – сказал я. – Снова и снова переворачивали бедного Оливера Смута по длине моста.
– Он им не нравился? – Она посмотрела вниз на очередную желтую смут‑маркировку, и лицо ее помрачнело.
– Ну почему же, нравился. Они просто играли.
– Играли? – Она взглянула мне в лицо и улыбнулась.
Я кивнул.
– Вот так и получилась единица измерения «смут».
– Смуты, – сказала Мэй и хихикнула. – Смуты, смуты.
Мимо нас прогромыхал грузовик, сотрясая мост под нашими ногами.
– Пора спускаться, дорогая, – сказала Грейс.
– Я…
– Сейчас же.
Мэй спрыгнула возле меня.
– Смуты, – сказала она мне с торжествующей улыбкой, давая понять, что отныне это будет нашей личной шуткой.
В 1958 году кто‑то из руководства Международной Организации по стандартизации решил выложить мост Массачусетс Эйв от начала до конца Оливером Смутом, и по завершении провозгласил, что данный мост состоит из 364 смутов плюс кукурузный початок. Как бы там ни было, система измерения Смута стала своего рода достоянием, которое поделили между собой Бостон и Кембридж, и по мере того как мост вытаптывался, маркировки смутов наносились по‑новому, свежей краской.
Мы спустились с моста и направились к востоку по тропинке, идущей вдоль реки. Вечерело, воздух был чист, цвета золотистого виски, деревья сверкали яркостью красок, потемневшая от дыма темная бронза заката резко контрастировала с буйством цветов: вишнево‑красного, лимонно‑зеленого и ярко‑желтого, сплетенных воедино в кронах деревьев над нашими головами.
Вечерело, воздух был чист, цвета золотистого виски, деревья сверкали яркостью красок, потемневшая от дыма темная бронза заката резко контрастировала с буйством цветов: вишнево‑красного, лимонно‑зеленого и ярко‑желтого, сплетенных воедино в кронах деревьев над нашими головами.
– Расскажи мне об этом еще раз, – сказала Грейс, вкладывая свою руку в мою. – Твоя клиентка встретилась с девушкой, представившейся подругой бандита.
– Но это оказалось не так, парень не имеет никакого отношения к делу, далее, девушка исчезает, а мы не можем найти доказательств того, что она вообще существовала. У парня, Джейсона, похоже, нет никаких тайн, за исключением, возможно, бисексуальности, что не очень‑то волнует его мать. Мы следили за ним полторы недели и ни к чему не пришли, никого не выявили, кроме разве что парня с козлиной бородкой, который, может, и связан с Джейсоном, но тоже растворился в воздухе.
– А та девушка, ну, твоя знакомая? Которую убили?
Я пожал плечами.
– По нулям. Все знакомства и связи проверены, даже подонки, с которыми она тусовалась, а Девин все молчит. Черт знает что…
– Патрик, – укоризненно сказала Грейс.
Посмотрев вниз, я увидел Мэй.
– Все, рот на замок, – сказал я. – Одним словом, кругом невезуха.
– Уже намного лучше.
– Собачка, – сказала Мэй. – Собачка.
Впереди на лужайке, недалеко от бойкой тропы, сидела супружеская пара средних лет. Рядом с ними, касаясь колена мужчины, лежал черный шотландский терьер, которого хозяин машинально гладил.
– Можно? – спросила Мэй у Грейс.
– Спроси сначала у дяди.
Мэй сошла с тропы на траву с некоторым колебанием, будто ей предстояло приблизиться к чужой неочерченной границе. Мужчина и женщина улыбнулись ей, затем посмотрели на нас. Мы кивнули в ответ.
– Ваша собака дружелюбна?
Мужчина кивнул.
– Даже слишком.
Мэй протянула было руку в сторону терьера, который все еще не замечал ее, но, не дойдя примерно полметра до его головы, остановилась.
– Он не укусит?
– Он не кусается, – сказала женщина. – Как тебя зовут?
– Мэй.
Собака подняла глаза, и Мэй отдернула руку назад, но терьер всего лишь медленно поднялся на задние лапы и фыркнул.
– Мэй, – сказала женщина. – Это Инди.
Инди обнюхал ногу Мэй, что заставило ее посмотреть через плечо на нас. В глазах ее читалась неуверенность.
– Он хочет, чтобы ты его погладила, – сказал я.
Далее все пошло по нарастающей: Мэй нагнулась и коснулась его головы. Он повернул к ней морду и уткнулся в ее ладонь, а она склонилась над ним еще ниже. Чем ближе она была к нему, тем больше мне хотелось спросить у хозяев, так ли уж они уверены в том, что их собака не кусается. По правде сказать, странное чувство. По шкале опасности шотландские терьеры находятся где‑то между аквариумными рыбками и подсолнухами, но когда я видел маленькую фигурку Мэй все ближе и ближе к острым зубам, меня это не грело.
Когда Инди прыгнул на Мэй, я почти сорвался с места, но Грейс удержала меня, положив свою руку мне на плечо. Мэй сначала вскрикнула, но уже в следующую секунду оба, девочка и пес, кувыркались в траве, как старые друзья.
Грейс вздохнула.
– А ведь я надела на нее совсем новое платье!
Мы сели на лавочку и стали наблюдать, как Мэй и Инди догоняли друг друга, спотыкались друг о друга, отталкивали друг друга, падали и поднимались, затем начинали все сначала.
– У вас прекрасная дочурка, – сказала женщина.
– Спасибо, – ответила Грейс.
Мэй промчалась мимо скамейки с поднятыми вверх руками и громким криком, так как Инди хватал ее за пятки.