– Как там мой маленький ужастик?
– Прекрасно. Спит.
– Надо же! Неделями напролет она ведет себя как суперхулиганка, но, проведя день с тобой, превращается в ангелочка!
– Ну, – сказал я, – по правде сказать, я разбился перед ней в лепешку.
Грейс хихикнула.
– Что, она и вправду хорошо себя вела?
– Да.
– Тебе стало полегче насчет Джейсона?
– Насколько это возможно, пока не думаешь об этом.
– Понятно. Как самочувствие после той ночи?
– Той, вдвоем? – спросил я.
– Да.
– Разве тогда что‑то случилось?
Она вздохнула.
– Скотина.
– Эй.
– Что?
– Я люблю тебя.
– Я тебя тоже.
– Разве это не прекрасно?
– Самая прекрасная вещь на свете, – сказала она.
На следующее утро, когда Мэй еще спала, я вышел на крыльцо и увидел Кевина Херлихи, стоящего на улице внизу и облокотившегося на позолоченный «диамант», который он водил для Джека Рауза.
С тех пор как анонимный «друг» прислал мне «незабудьзаперетьдверь», я постоянно ношу с собой оружие, куда бы ни пошел. Даже когда спускаюсь вниз за почтой. Точнее сказать, особенно тогда, когда спускаюсь вниз за почтой.
Поэтому, когда я вышел на крыльцо и увидел на улице психа‑Кевина, который глядел на меня снизу вверх, я успокоил себя тем, что, по крайней мере, мой пистолет тут, под рукой. К счастью, это была моя «беретта», калибр 6.5, с пятнадцатизарядной обоймой, потому что у меня было предчувствие, что с Кевином мне понадобится не один выстрел.
Какое‑то время он молча разглядывал меня. В конце концов я уселся на верхнюю ступеньку, вскрыл три конверта со счетами, пролистал последний выпуск «Спина», пробежал глазами статью о «Машинери Холл».
– Слушаешь «Машинери Холл», Кев? – наконец спросил я.
Кевин молча смотрел на меня и тяжело дышал.
– Хорошая группа, – сказал я. – Советую купить диск.
Не похоже было, что Кевин собирался бежать в «Тауэр Рекордс» после нашего разговора.
– Правда, они несколько компилятивны, но кто сегодня без греха?
Непохоже было, чтобы Кевин знал значение слова «компиляция».
Он молча простоял так минут десять, не сводя с меня глаз, тусклых и мрачных, как болотная вода. Полагаю, это был утренний вариант Кевина. Его ночная ипостась обладала горящими глазами, жаждущими убийства. Утренний Кевин больше напоминал призрак.
– Итак, Кев, думаю, точнее, вижу, ты не слишком разбираешься в музыке.
Кевин зажег сигарету.
– Я, кстати, тоже не разбирался, но моя напарница смогла убедить меня, что кроме «Стоунз» и Спрингстина есть и другие. Многие из них – полнейшие бездарности, другие, пойми меня правильно, удостоены слишком высокой оценки. К примеру, Морриси. Но, если взять Курта Кобейна или Трента Резнора, можно с уверенностью сказать: это ребята что надо, и это вселяет надежду. Хотя, может, я и ошибаюсь. Между прочим, Кев, что думаешь о смерти Курта? Считаешь, мы потеряли лучший голос нашего поколения, или это уже случилось после распада «Фрэнки едет в Голливуд»?
Резкий порыв ветра закружил по улице, и, когда Кевин заговорил, его голос превратился в отвратительный бездушный свист.
– Кензи, пару лет назад один чувак стянул у Джека сорок штук.
– Круто, – сказал я.
– Он собирался через два часа отбыть в Парагвай или куда‑то к черту на кулички, но я‑таки нашел его у его шлюшки.
– Кевин швырнул сигарету в кусты перед домом. – Я положил его на пол лицом вниз, вскочил ему на спину и прыгал по ней до тех пор, пока позвоночник не треснул пополам. Звук был такой, будто взламываешь дверь. Точно такой. Один громкий хлопок и вместе с ним это потрескивание мелких щепок.
Резкий ветер вновь прокатился по улице, и заледеневшие листья в сточных канавах зашуршали.
– Одним словом, – сказал Кевин, – парень орет, его подружка вопит, и оба не отрывают глаз от двери этой засранной квартиры – не потому, что надеются на счастливый случай, который поможет им выбраться, а потому, что знают: они заперты на замок. Со мной. А я силен. И мне решать, каким именно способом они отправятся в ад.
Кевин вновь зажег сигарету, а я почувствовал холодный ветерок в своей груди.
– И все же, – сказал он, – я поднял этого парня. Я заставил его сесть, опираясь на сломанный позвоночник, затем я насиловал его подружку на протяжении, не знаю, часов трех. Чтобы он не брякнулся в обморок, брызгал ему в лицо виски. Затем я выпустил в его подружку восемь, возможно, девять пуль. Налил себе виски и долго смотрел парню прямо в глаза.
– И, знаешь, все исчезло. Его надежда. Его гордость. Его любовь. Все перешло ко мне. Мне. Я завладел всем этим. И он знал это. Я стал позади него. Приставил револьвер к его голове, к центру мозга. И знаешь, что я сделал потом?
Я ничего не ответил.
– Я ждал. Примерно пять минут. И что бы ты думал? Догадайся, что этот парень сделал, Кензи. Догадайся.
Я скрестил руки на коленях.
– Он умолял, Кензи. Этот парализованный мудак. На его глазах другой мужик только что изнасиловал и убил его девушку, и он был бессилен что‑либо предпринять. Ему больше незачем было жить на свете. Незачем, и тем не менее он умолял оставить его в живых! Безумный, дерьмовый мир, Кензи.
Он швырнул свою сигарету на ступеньки подо мной, и ее пепел, рассыпавшись, был подхвачен и унесен ветром.
– Я выстрелил ему прямо в мозг, как только он начал умолять меня.
Обычно когда я в прошлом смотрел на Кевина, мне казалось, я не вижу перед собой ничего, эдакую огромную дыру. Но теперь я понял, это не было «ничто»; наоборот, это было все – все зло мира. Свастики, минные поля, концлагеря, преступность, напалм, льющийся с неба. То, что я принял в Кевине за пустоту, на самом деле оказалось безграничной способностью ко всему вышеперечисленному и даже большему.
– Отвали от Джейсона Уоррена, – сказал Кевин. – Помнишь про парня, обокравшего Джека? А его подружку? Они были моими друзьями. А ты, – добавил он, – мне никогда не нравился.
Он постоял с минуту, не сводя с меня глаз, я же ощутил, как отвратительная грязь и порок вливаются в мою кровь и заражают каждый сантиметр моего тела.
Он обошел машину кругом и, подойдя к двери водителя, положил руки на капот.
– Слышал, ты уже почти завел семью, Кензи. Некая докторша и ее маленькая дочка. Девчушке, кажется, годика четыре?
Я подумал о Мэй, спавшей всего тремя этажами выше.
– Как считаешь, крепкий позвоночник у четырехлетней девочки, а, Кензи?
– Кевин, – сказал я, и голос мой стал низким и хриплым, – если ты…
Он поднял руку и изобразил стрельбу из автомата, затем, глядя вниз, открыл дверцу.
– Эй ты, говно, – сказал я, и голос мой прозвучал громко и резко на безлюдной улице. – Я к тебе обращаюсь.
Он взглянул на меня.
– Кевин, – сказал я, – если ты приблизишься к этой женщине или ее ребенку, я так изрешечу твою башку, что она сгодится для боулинга.
– Одни слова, – сказал он, открывая дверцу.