— Не говоря уже о том, что, если эта история разрешится с вашей помощью, ваше радио и Жан-Лу получат такую известность, какой вы сами не добились бы и за тысячу лет.
Бикжало немного расслабился. Он подтолкнул снимки к Фрэнку, коснувшись их кончиками пальцев, словно боясь обжечься. Потом с явным облегчением откинулся на спинку кресла. Теперь можно было продолжить разговор.
— Согласен, если нужно помочь закону, если от нес будет польза, «Радио Монте-Карло» не откажет. А кроме того, ведь задача «Голосов» как раз в том, чтобы помогать. Помогать людям, которые нуждаются в поддержке. Я только одно хотел бы попросить у вас, если возможно…
Фрэнка молчал, и Бикжало решил, что можно продолжить.
— Эксклюзивное интервью с вами. Мы хотим быть первыми. Его проведет Жан-Лу, как только все будет закончено. Прямо тут у нас, на радио.
Фрэнк посмотрел на Юло, тот еле заметно кивнул.
— Договорились.
Он снова поднялся.
— Придут наши техники со своей аппаратурой, чтобы поставить телефоны на контроль. И сделают еще кое-что, потом объяснят вам подробно. Начнем сегодня же вечером.
— Хорошо. Велю своим сотрудникам быть в вашем распоряжении и всячески вам содействовать.
Совещание закончилось. Все поднялись. Фрэнк поймал растерянный взгляд Жан-Лу Вердье. Он похлопал его по плечу, как бы ободряя.
— Спасибо, Жан-Лу. У тебя отличная передача. Уверен, ты прекрасно справишься. Боишься?
Диджей поднял на него чистейшие, зеленые, как морская вода, глаза.
— Боюсь. До смерти.
13
Фрэнк взглянул на часы. Жан-Лу выпустил в эфир еще один рекламный блок. Лоран подал Барбаре знак, и на последних словах диджея она ввела музыку.
Настал пятиминутный перерыв.
Фрэнк поднялся и слегка потянулся, желая расправить плечи.
— Устал? — спросил Лоран, закуривая. Дым поднялся вверх и улетел в вентиляцию.
— Не особенно. В каком-то смысле я привык ждать.
— Счастливец! А я буквально умираю от волнения, — сказала Барбара, вставая и поправляя свои рыжие волосы. Инспектор Морелли, сидевший на стуле у стены, оторвал взгляд от спортивной газеты. Похоже, его вдруг больше заинтересовала фигура девушки в легком летнем платье, чем мировой чемпионат по футболу.
Лоран повернулся вместе с креслом к Франку.
— Возможно, это не мое дело, но мне хотелось бы спросить вас кое о чем.
— Так спрашивайте, а я скажу, ваше это дело или нет.
— Что вы испытываете, занимаясь своей работой?
Фрэнк смотрел словно сквозь него. Лоран решил, что тот размышляет. Он не мог знать, что сейчас у Фрэнка Оттобре перед глазами была женщина, лежащая на мраморном столе в морге, та, которая и в радостную и в трудную минуту была его женой. Та, которую уже не разбудит ничей голос.
— Что испытываю, занимаясь своей работой? — Фрэнк невольно повторил вопрос, прежде чем ответить. — Спустя какое-то время хочется только одного — забыть обо всем.
Лорен отвернулся к режиссерскому пульту, почувствовав себя неловко. Наверное, он задал глупый вопрос. Ему не удавалось проникнуться симпатией к этому американцу могучего сложения с холодными, как изморозь, глазами, который будто отгородился от окружающего мира. Такая манера исключала любое общение. Это был человек, который ничего не давал, именно потому, что ничего не просил. И все же он сидел тут в ожидании, хотя, похоже, даже он, не знал, чего именно.
— Предпоследний блок, — сказала Барбара, снова садясь за микшер.
Ее голос прервал неловкое молчание. Морелли вернулся к спортивной хронике, продолжая, однако, посматривать на волосы девушки, спадавшие ниже спинки кресла.
Лоран сделал знак Жаку, оператору у пульта управления. Тот вывел в эфир эпическую музыку Вангелиса. В студии у Жан-Лу зажглось красное табло, и его голос вновь зазвучал в аппаратной и в эфире.
— Сейчас на «Радио Монте-Карло» одиннадцать сорок пять. Впереди целая ночь.
Мы ставим то, что вы хотите послушать, мы говорим то, что вы хотите услышать. Никто вас не осуждает, и все слушают вас. В эфире передача «Голоса». Звоните нам.
И снова режиссерская аппаратная заполнилась медленной ритмичной музыкой, напоминавшей морской прибой. За стеклом в своей студии Жан-Лу был, что называется, на своей территории и прекрасно знал, что и как делать. В режиссерской аппаратной замигал световой сигнал телефона. Фрэнк почему-то вздрогнул.
Лоран подал Жан-Лу знак, и диджей ответил ему кивком.
— Кто-то звонит нам. Алло?
Несколько мгновений тишины, потом послышался какой-то странный шум. Неожиданно звуковой фон сменился похоронной музыкой. Голос, раздавшийся из колонок, был уже хорошо знаком всем, записан на пленку и запечатлен в сознании.
— Привет, Жан-Лу.
Фрэнк выпрямился на стуле, как от электрического разряда. Он щелкнул пальцами в сторону Морелли. Инспектор сразу понял, что нужно сделать, поднялся и взялся за рацию, висевшую на поясе.
— Ребята, внимание. Есть контакт. Будьте начеку.
— Привет, кто ты? — спросил Жан-Лу.
Человек на другом конце провода, похоже, улыбался.
— Ты знаешь, кто я, Жан-Лу. Я — некто и никто.
— Тот, кто уже звонил сюда однажды?
Морелли выбежал из аппаратной и тотчас вернулся с доктором Клюни, полицейским психопатологом, который ожидал в коридоре. Он взял стул и сел рядом с Фрэнком. Лоран включил микрофон, позволявший общаться с Жан-Лу через наушники, минуя в эфир.
— Постарайся потянуть разговор как можно дольше, — попросил Клюни, расслабляя узел галстука и расстегивая воротничок.
— Да, друг мой. Я звонил однажды и еще позвоню. А эти ищейки там, рядом с тобой?
Электронный голос будто привносил с собой пламя ада и холод мрамора. Казалось, в помещении стало не хватать воздуха, словно кондиционеры не нагнетали, а, напротитв, удаляли прохладу.
— Какие ищейки?
Ответ прозвучал не сразу:
— Те, что охотятся за мной. Они рядом с тобой?
Жан-Лу поднял голову и посмотрел сквозь стекло в режиссерскую кабину, словно растерявшись. Клюни слега приблизился к микрофону.
— Соглашайся, говори все, что ему хочется услышать, и постарайся, только потяни подольше…
Жан-Лу продолжил разговор. Его голос звучал мрачно.
— Зачем этот вопрос? Ты ведь знаешь, что здесь.
— Мне нет до них никакого дела. Они — пустое место. Меня интересуешь ты.
— Почему я? Почему именно я?
Опять молчание.
— Я уже сказал тебе: потому что ты такой же, как я, — голос без лица. Но тебе повезло — из нас двоих только ты можешь подняться утром и выйти на солнечный свет.
— А ты не можешь?
— Нет.
— В этом коротком односложном ответе заключалось абсолютное отрицание, не допускающее никаких возражений, полный отказ.
— Почему? — спросил Жан-Лу.
— Потому что кое-кто так решил. И я мало что могу сделать…
Молчание. Клюни повернулся к Фрэнку и в изумлении прошептал:
— Он плачет…
Снова долгое молчание, наконец, неизвестный заговорил.
— Я мало что могу сделать. Но есть только один способ устранить зло — сразить его при помощи того же зла.
— Зачем совершать зло, когда столько людей вокруг готовы помочь тебе?
Снова томительное молчание, и наконец голос произносит гневный приговор.
— Я просил помощи, но та единственная, которую я получил, убила меня. Скажи это ищейкам. Скажи это всем. Жалости не будет, потому что ее нет, прощения не будет, потому что и его нет, мира не будет, потому что его тоже нет. Только кость для твоих ищеек…
— Как это понимать?
Он замолчал и на этот раз надолго. Потом сумел, видимо, справиться со своими чувствами, и его голос зазвучал, как дуновение легкого ветерка.
— Ты ведь любишь музыку, Жан-Лу?
— Люблю. А ты?
— Музыка меня не предает, музыка — цель жизни. Музыка — сама жизнь.