Вдруг они и вправду рады?
– Несправедлива?.. Здесь? – Пати с неприятной усмешкой прикусила нижнюю губу. – Ты можешь себе представить, что никто, ни единая душа, до сих пор даже не спросил меня, каково мне было за решеткой?.. Запретная тема, табу Только «привет, дорогая». Чмок, чмок. Выглядишь замечательно. Как будто я вернулась после отдыха где-нибудь на Карибском побережье.
Здесь она говорит не так, как в Эль-Пуэрто, подумала Тереса. Как-то развязнее, что ли, и многословнее. Вроде бы все то же самое и теми же словами, но как-то иначе: будто здесь она считает себя обязанной давать мне объяснения, которые в нашей прежней жизни были не нужны. Тереса наблюдала за ней с самого первого мгновения, когда бывшая сокамерница, отделившись от группы гостей, пошла ей навстречу, и потом, когда Пати раз-другой ее покидала, чтобы оказать внимание другим приглашенным. Тереса не сразу признала ее. Не сразу привыкла к ее улыбкам, которые видела издали, к ее жестам, выдающим общность с окружающими людьми, незнакомыми и чужими для самой Тересы, к манере Пати брать предложенную сигарету и наклонять голову к подставленной зажигалке, время от времени находя глазами ее, Тересу, которая оставалась в стороне от всего и вся, поскольку сама не решалась подойти ни к кому а к ней никто не подходил и не обращался. Наконец Пати вернулась, они уселись в кресла на крыльце. Только теперь мало-помалу Тереса начала узнавать подругу. Действительно, сейчас Пати говорила больше, чем раньше, как бы стараясь все объяснять и оправдывать, словно опасаясь, что Тереса не поймет или – вдруг пришло ей в голову – не одобрит. Это предположение заставило ее задуматься. Похоже, легенды, окружающие человека в тюрьме, ничего не стоят вне ее стен, решила она, поэтому выйдя на свободу, приходится как бы заново создавать свой образ. Так что, может, здесь Лейтенант О'Фаррелл просто никто или не совсем та фигура, какой бы ей хотелось быть или выглядеть. А еще – может, она боится понять, что я это понимаю. Мне-то в этом смысле повезло: я до сих пор не знаю, кем была там, за решеткой, и, может, поэтому меня не слишком беспокоит, кто я на воле.
Мне никому ничего не нужно объяснять. Никого ни в чем убеждать. Никому ничего доказывать.
– Ты так и не сказала мне, чего ради я сюда приехала, – сказала она.
Пати пожала плечами. Солнце уже опускалось к горизонту воспламеняя воздух, наполняя его багровым светом, в котором, казалось, горели ее короткие светлые волосы.
– Всему свое время. – Она сощурилась, глядя вдаль. – Пока отдыхай, развлекайся, а после скажешь, как тебе все это понравилось.
Может, все очень просто, подумала Тереса. Может, все дело во власти. Лейтенант, которому некем командовать, отставной генерал, о чьих заслугах все успели забыть. Может, она попросила меня приехать потому, что я нужна ей. Потому что я уважаю ее, и знала ее последние полтора года жизни, а они нет. Для них она всего лишь барышня, сбившаяся с пути, паршивая овца, которую терпят и принимают только потому, что она той же породы: ведь бывают же выводки и семьи, которые прилюдно никогда не отвергают своих, даже если ненавидят и презирают их. Может, поэтому она нуждается в том, кто был бы рядом. В свидетеле. Который знал бы и смотрел, хоть и молча. Ведь жизнь, по сути своей, очень проста: в ней есть люди, с которыми приходится разговаривать, пока пьешь свою рюмку, и люди, с которыми можно часами пить молча, как это делал Блондин Давила в той таверне в Кульякане. Есть люди, знающие или чувствующие так, что с ними слова становятся не нужны, и люди, которые якобы рядом с тобой, хотя на самом деле они совсем не рядом, а просто так – присутствуют. И, пожалуй, в нашем случае все обстоит именно так, хотя бог весть к чему это может нас привести. К какому новому варианту одиночества.
– Твое здоровье, Лейтенант.
– Твое здоровье, Мексиканка.
Они чокнулись. Тереса, наслаждаясь ароматом текилы, огляделась по сторонам. Среди группы людей, болтавших возле бассейна, она заметила очень высокого – выше всех – молодого человека. Стройный, с иссиня-черными волосами, гладко зачесанными назад с помощью геля, длинными и курчавыми на затылке. В темном костюме, белой рубашке без галстука, блестящих черных туфлях. Выступающая нижняя челюсть и крупный, с заметной горбинкой нос придавали ему сходство с тощим орлом. С теми аристократами, идальго и прочими – в конце концов, что-то ведь произвело впечатление на Малинче [58] , – какими она представляла себе испанцев раньше и каких наверняка почти никогда не существовало.
– Тут есть симпатичные люди, – сказала она.
Пати обернулась, взглянула туда же и скептически хмыкнула:
– А по-моему, все они просто куча мусора.
– Но они же твои друзья.
– У меня нет друзей, коллега.
В ее голове, как в прежние времена, звякнул металл.
Сейчас она больше походила на ту женщину, которую Тереса знала в Эль-Пуэрто. На Лейтенанта О'Фаррелл.
– Черт побери, – усмехнулась Тереса полусерьезно, полунасмешливо. – А я думала, мы с тобой подруги.
Пати молча взглянула на нее и отхлебнула из стакана. Ее глаза в сеточке мелких морщинок, казалось, смеялись. Но она допила, поставила стакан на стол и поднесла к губам сигарету, так и не промолвив ни слова.
– Ну, во всяком случае, – сказала Тереса, выждав пару секунд, – музыка здесь хорошая, дом красивый. В общем, приезжать стоило.
Она рассеянно смотрела на мужчину с орлиным лицом, и Пати снова проследила за ее взглядом.
– Правда?.. Надеюсь, ты не удовольствуешься такой малостью. Потому что все это просто мелочь по сравнению с тем, что можно получить.
* * *
В темноте заливались сотни сверчков. Всходила роскошная луна, озаряя виноградные лозы, серебря каждый листок, и тропинка, вьющаяся под их ногами, казалась белой. Вдали поблескивали огни усадьбы. В огромном доме уже давно все было прибрано и воцарилась тишина. Последние гости откланялись, сестры и деверь Пати отправились обратно в Херес после пустого, вымученного прощального разговора на террасе, при котором все испытывали неловкость и никто – Лейтенант оказалась права во всем – ни словом, ни намеком не упомянул о трех годах, проведенных ею в Эль-Пуэрто-де-Санта-Мария. Тереса, которую Пати пригласила остаться ночевать, ломала себе голову, силясь догадаться, что, черт возьми, замышляет ее бывшая сокамерница.
Обе выпили много, но недостаточно. И в конце концов, спустившись с крыльца, пошли по извилистой тропинке в поля. А перед этим, пока безмолвные служанки прибирались после праздника, Пати ненадолго исчезла и снова появилась – сюрприз! – с граммом белого порошка, который очень скоро, превратившись в дорожки на стеклянной столешнице, прогнал хмель и вернул им ясность мысли. Это было замечательно, и Тереса сумела оценить сюрприз по достоинству – тем более, это был ее первый «белый вздох» за все время после выхода из Эль-Пуэрто.
– Просто слов нет, подружка, – пробормотала она. – Просто нет слов.
А потом, бодрые и свежие, будто день только начинался, они неторопливо зашагали по тропинке в темные поля. Куда глаза глядят.
– Для того, что я собираюсь тебе сказать, мне нужно, чтобы у тебя была ясная голова, – сказала Пати, опять ставшая той, прежней.
– Она у меня совершенно ясная, – ответила Тереса и приготовилась слушать. Она успела опорожнить еще один стакан текилы, но его уже не было в руке, потому что она выронила его где-то по дороге. И вообще, размышляла она, сама не зная, какие у нее причины для подобных выводов, очень похоже, что мне снова хорошо.